Письма к отцу

Третий – по значению, но не по хронологии – названный отец был католическим священником, у него, в отличие от двух первых названных отцов, не было детей (другие названные отцы оставили биологических дочерей, когда те были маленькими, – разошлись с их матерями и страшно, сентиментально-возвышенно по дочерям скучали; одна из причин любви ко мне названных отцов – это их страдание по их же несбывшимся дочерям). Он был подростком – священником-салезианцем с гитарой. С детьми он чувствовал себя лучше, чем со взрослыми, а взрослые следовали за ним по пятам – караулили около ризницы, бежали к алтарю, пересекали за ним двор римско-католического собора Непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии на Малой Грузинской. Он передвигался быстро, звенел ключами, делал озабоченное лицо и давал понять взрослым, что сегодня занят, что обязательно встретится с ними на исповеди или, быть может, в оратории днем в воскресенье, да, он там будет развлекать детей, да, споет Hallelujah, да, обязательно обсудит, стоит ли становиться священником их младшему сыну, да, да, да, нужно бежать, извините, мир вам, храни вас Господь.

Он окружал себя католической молодежью, как это называлось в их храме. Давал всем задания, подшучивал и раскатисто смеялся. Он родился в неприметной польской деревушке и был поляком по национальности; его акцент делал его обаятельным, когда он – по-русски – читал псалмы, путаясь в окончаниях слов. Он говорил быстро и менял возбужденно-насмешливое выражение лица на почтенно-смиренное – за секунду – между игрой на гитаре и молитвой.

Мне нравилась его белая ряса, нравилось, как нежно она струится, как опасается он ее испачкать – приподнимает, двигаясь между зданиями во дворе храма. Нравилось, как его брови складываются домиком, как углубляются его морщины – мимические, от нежности и смеха образованные, когда кто-то из тех, кого он любит, заходит к нему в кабинет в разгар суетного рабочего дня. «Таня? Как поживаешь, Таня?» – пододвигает стул, касается теплыми руками ладоней, пристально смотрит, и кажется, что для него имеет значение каждое мое слово. За это его и любили – за неравнодушие, за умение встретить любого как дорогого гостя.

Я считала, что недостойна веры в бога, потому что не могу довериться ему, не могу осознать его существование. Я казалась себе то слишком глупой, то слишком умной – не могла принять, что Он наблюдает, что Он создал заповеди, которые необходимо соблюдать. Я и так – неосознанно – соблюдала почти каждую.

Отец – он действительно был отцом, его все так звали – принимал мою веру и любил мою честность. Он не пришел к богу путем тяжелых испытаний или через мученичество, чем хвастались другие священники; он пришел к Господу через радость – узнал о Доне Боско, почувствовал себя счастливым, когда понял, что такие люди когда-то существовали, и захотел стать тем самым человеком.

Я знала, что его служение поверхностное, знала, что его вера помогает ему не задаваться страшными экзистенциальными вопросами, а просто жить в удовольствие, потому что за тебя уже все решено и ответы записаны в той самой книжечке, которую он перечитывает каждый день – иногда вслух, а иногда про себя.

Он служил в храме на Малой Грузинской около десяти лет. Обычно священники в одном месте столько не служат – их переводят в другие города и в другие храмы. Но отец оказался исключением – он привязался к месту, место стало принадлежать ему, он стал душой этого храма. Спустя десять лет его повысили – назначили отцом настоятелем и перевели в другой храм – сначала в Гатчину, потом в Сочи. В Гатчине к нему ходило два-три пожилых человека, он страдал без веселья и внимания. Его лицо желтело, глаза тускнели, плечи опускались. В Сочи дел прибавилось, делами можно было заполнять пустоту. Он ее и заполняет – по сей день. Иногда звонит людям из прошлого, пишет им сообщения: «Таня, как ты?» – «Все хорошо. Как вы, отец?» Отвечает через неделю: «Извини, замотался, тоже все хорошо, приезжайте, буду рад вас здесь видеть».

Так вышло, что этот – последний – по значимости, но не по хронологии – отец был единственным названным отцом, перед которым я не старалась быть лучшей. Я не хотела ему нравиться.