Письма к отцу

Она впервые оказалась в самолете, когда летела в Прагу по его заданию. Аэропорт был просторным, в нем пахло мандаринами. Вся Прага источала приятный аромат – булочек с корицей и надежды на то, что мир – огромный, красивый, прекрасный и яростный – в хорошем смысле – будет к ней добр. В каждом архиве Европы работники относились к ней вежливо и, кажется, с какой-то умиленной симпатией. Она любила занятия литературоведением за это – в России возрастные ученые и библиотекарши уважали ее и ее однокурсников, восхищались молодыми людьми, решившими заняться филологией, потому что молодежь – как известно – не читает книг и в библиотеки не ходит. Он – ее начальник – тоже смотрел на нее тем взглядом, который обычно бывает у отцов, когда они видят свою дочь на школьном спектакле в главной роли – смесь недоумения, нежности и гордости.

Тридцать лет назад – когда она только родилась – он ездил в Москву из города детства – встречать пожилую Ирину Одоевцеву, вдову Георгия Иванова, вернувшуюся из эмиграции. Тридцать лет назад он понял, чем хотел бы заниматься всю жизнь. Занимался литературоведением, почти ничего не зарабатывая, никуда не сворачивая с выбранного пути. Она восхищалась им таким: «кирпичом в сюртуке» для других – человеком с острыми пальцами и острыми скулами, любящим отцом для нее – человеком с ямочкой на левой щеке.

Она заходила на его страничку вконтакте (32 друга) и просматривала фотографии, которыми он не делился в фейсбуке[26] (4566 друзей), – здесь не выступления на конференциях, но посиделки после. На одной из фотографий он с бокалом вина слушает известного телевизионного журналиста в итальянском кафе – на столах вазы с фиолетовыми цветами, рядом – улыбающиеся женщины, на фоне – горы и лазурное небо. Фотография подписана: «Тост за женскую половину нашего коллектива». Она умиляется этой непосредственности, потому что знает – он полюбил эту командировку и уважительно отнесся к каждой женщине. Она думает, что он с ними шутил, а они ценили его скромное обаяние, приветливость, вежливость и ненавязчивость. Она сама любила в нем это, она хотела это запомнить, хотя и не верила, что он может умереть (но пережитые смерти сформировали в ней привычку останавливаться и думать о том, что тот или иной момент нужно обязательно зафиксировать и воспроизвести в памяти, как уже однажды бывший, законченный, потому что он не повторится никогда, и сейчас – в самом моменте – нужно осознать его конечность). На следующий день – после того как она наблюдала за ним в соцсетях – он накидывал ей на плечи пальто. Она смущенно улыбалась.

«В советское время, Таня, оказаться за границей было труднее, чем на том свете», – начинает рассказ о ее начальнике их коллега, ей почти семьдесят, она немногим старше ее начальника, но выглядит и мыслит так, будто они родились в разные тысячелетия. Коллега рассказывает о том, как начальник расцветал в европейских городах, как становился собой, рассказывая попутчикам об архитектурных сооружениях и мировой литературе. Она представляет его таким – молодым, счастливым, оказавшимся пока не на том свете, все еще на этом, но ином, новом («Но люблю мою бедную землю, оттого, что иной не видал»).

Она рассматривала его фотографии из Лондона и Ливерпуля – он ходил по местам любимых рок-н-ролльных групп, снимался с кружкой пива в легендарных барах и выглядел по-настоящему счастливым. Эти фотографии не выкладывают в филологические паблики, когда речь заходит о нем, не ставят на афишу чтений, посвященных его памяти. Эти фотографии – только для нее и еще тридцати одного друга, которых он добавил вконтакте.

Когда он уезжал в командировки, она оставалась за главную. Проверяла почту, отвечала на звонки, листала файлы с архивными материалами, ходила в библиотеки и просила сканы статей, которые и ему, и ей были нужны для очередной книги или статьи. Его не было, но он был – она писала ему каждый день, потому что каждый день ей было необходимо его присутствие.

Он спрашивал ее об отце. Она ему отвечала – честно, но стараясь придать словам бодрость, ей казалось, что так она не будет навязывать свое горе, а превратит его, это горе, в интересную историю – с завязкой, кульминацией и развязкой; он же любит истории и вопросы эти задает тоже – для истории. Иногда она рассказывала выдуманные факты – чтобы привлечь его внимание, удивить, чтобы он ее пожалел или наделил тем качеством, которого в ней нет, но когда-то – якобы в глубоком детстве – было, ведь она поступила так, как поступил бы каждый совестливый человек. Он никогда ее не хвалил и никогда не ругал, он вообще ее не оценивал. Она была ему благодарна за это и тоже не оценивала его – восхитительного, идеального, вдохновляющего, – принимала таким, какой он есть.