Письма к отцу

Она хотела покинуть молодежный ораторий и оставить соседку наедине с ее вымышленным богом и новыми друзьями-неудачниками, пока не познакомилась со священником – отцом Фредериком. Он приехал из Польши и говорил на ломаном русском. Он громко – заливисто – смеялся, обладал прекрасным голосом и слухом, знал и умел играть множество божественных восхвалений на гитаре, находил подход к каждому человеку. Ей даже было грустно оттого, что отца окружают такие неудачники, а не нормальные люди. Чем чаще она оказывалась в оратории, тем сильнее и разрушительнее было осознание: неудачники ее не принимают, она не может обманывать неудачников – она верит в их бога не так сильно, как они; она не может обманывать себя – да, мессы и молитвы – это все очень хорошо, это очищает душу, но не помогает ей, потому что она поверить не может, что в двадцать первом веке вера в бога кого-то спасет. Она ощущает себя одинокой. Отец Фредерик приглашает ее в келью, и они разговаривают – об учебе, о литературе («Я читал вашего писателя, Федора Достоевского, и знаешь, Таня, что мне больше всего в нем понравилось? Есть у него произведение „Преступление и наказание“, в нем персонаж – Мармеладов – ничтожный герой на первый взгляд, но добрый и милый на второй – живет совсем не по-божески, но он несмотря ни на что верит в то, что бог его примет. Он так и говорит: сначала к богу придут все достойные, красивые, а потом он опустит глаза, увидит их – недостойных – и скажет: и вы, свиньи, заходите»), о религии, о ней и ее отце. Она не знает, интересна ли она отцу Фредерику как собеседница, либо он просто выполняет свой священнический долг, но эти беседы помогают ей ощутить себя нужной, помогают быть признанной и принятой. Она любит отца Фредерика за бесконечное принятие, она тоже – выходя из кельи в весеннее солнечное утро – хочет любить и принимать.

Она звонит отцу Фредерику и говорит о том, что не может поверить в бога, что утратила возможность верить хоть во что-либо, ей необходимо сомневаться, она не может жить без сомнения. Но ей пусто и одиноко, что в этом сомнении ее не примет религиозный мир, тот мир, который каким-то невероятным образом оказался ближе к богу (и истине?), чем она. Отец отвечает, что религиозный мир не может не принять ее, потому что никакого религиозного мира на самом деле не существует. «Все мы – грешники, – говорит отец Фредерик. – За грехи каждого из нас умер Иисус Христос, и порой бывает так, что неверующий ведет себя как самый настоящий христианин, а тот, кто каждый день ходит в церковь, может оказаться убийцей».

Она сталкивалась с разными священниками – православными и католическими. Ее отказывались исповедовать православные, потому что «в сердце свое она не может впустить бога», ее отказывались слушать католические, потому что она не хотела становиться женой и матерью и говорила о том, что сомневается в том, что брачный союз – априори священный.

Ее соседка вышла замуж в двадцать четыре года – за одного из неудачников, еврея по отцу и русского по матери, с квадратным лицом и психическим расстройством, соседка родила от него, передумавшего уходить в монастырь, сына. Она перестала быть ее соседкой, перестала быть поэтессой – работала тьютором в колледже и смм-щицей в магазине подгузников. Католический, религиозный мир отказался их развенчивать – несмотря на то, что муж ее бил и запирал в квартире, священники – на совещании священников – решили, что ничего не доказано, а молодые должны помириться – ради общего сына.

Отец Фредерик – из мудрейшего из отцов – превратился в подростка с вымученной улыбкой. Он хотел помочь ее бывшей соседке, но не знал, как пойти против серьезных моралистов и бескомпромиссных убеждений мужа ее бывшей соседки в том, что никакого домашнего насилия не было, а они все еще любят друг друга. Отец Фредерик говорил соседке, что «будет разговаривать и будет убеждать», но – даже став отцом настоятелем – не сумел поговорить и убедить. Отец остался тем – воскресным папой – встречающим молодежь с гитарой в оратории, приглашающим в келью – на макароны с сыром и разговоры о религии, литературе и людях.

Глава четвертая В прорези никаба

Когда ей было десять, отец разрешил ей читать все книги в его библиотеке, кроме одной – набоковской «Лолиты». Он, стоя на стремянке, запихивал эту книгу на верхнюю полку, игнорируя собственную ББК. Она запомнила, где стоит книга, но не доставала ее, пока отец был жив, – ей всегда казалось, что в его библиотеке, когда он отсутствует, спрятана видеокамера. Но, даже если никакая видеокамера не спрятана – папа поймет, какие книги она открывала, – у него связь с его библиотекой.