Письма Непокорного. Том 1 (СИ)

Хотелось рассказать вам о стольких вещах, причиняющих боль. Я захвачен таким отвращением к людям и вещам. Если бы вы знали, в какой грязи всё здесь пребывает, никто не может избегнуть её. У меня впечатление, что я захвачен чем-то вроде водоворота, засасывающего меня в глубину я не знаю какой пропасти. Всё утекает сквозь пальцы. Не на что опереться. Все точки опоры исчезают. Всё это уродливо, Клари. Я испытываю отвращение, и опиум стал для меня убежищем. Я хочу выйти из этого человеческого болота.

Вы всё ещё мой друг?

Но я собираюсь сказать вам о том, что у меня на сердце, что я чувствую, чего хочу, а потом, если вы по-прежнему мой друг, вы найдёте нужные слова, чтобы помочь мне.

Начиная с 15 лет, когда мои родители, приведённые в ужас моим невозможным характером, отправили меня в заключение в Аббатство Лангонье -- с этого 15-летнего возраста я постоянно живу в состоянии анархии и бунта. Война лишь развила эту предрасположенность к беспорядку, более того, придала ей вкус риска и смерти. И наконец, Индия довела до апогея эту интеллектуальную и эмоциональную анархию. Меня "тянуло сразу во все стороны", подобно индийским толпам, подобно их храмам, их джунглям. Это великое кораблекрушение в Космосе. Меня изрешетило, я дал течь сразу со всех сторон, и чтобы забыть об этом, я и задыхаюсь в негативном созерцании под опиумом.

Я хочу, чтобы всё это прекратилось. Не могу сказать, что мне захотелось вдруг стать порядочным, законным и социальным -- нет. Но я стремлюсь к чистой жизни. Я стремлюсь в ПУСТЫНЮ; громадные плоские пространства, солнце и дороги, где ценность измеряется скромным эталоном количества километров, пройденных под жаркими лучами светила. Я стремлюсь к подлинному одиночеству, я стремлюсь ощутить крепость своих мышц под натянутой кожей. Я стремлюсь к жажде, я хочу попробовать ОЧИЩАЮЩЕЙ воды оазисов после изнуряющего дня в песках. Понимаете? Я стремлюсь отыскать нечто возвышенное -- в этой Пустыне, нечто, что я уже когда-то нашёл в Море.

Так что у меня есть большой проект, который я намерен очень скоро осуществить, если не будет материальных или "дипломатических" затруднений: я намерен уехать в Китай по великому Шёлковому Пути, один, пешком, с караванами и случайными проводниками -- пройти через Гилгит и пустыню к реке Тарим. Шесть месяцев пустыни в центральной Азии. Ставить свою палатку там, где захочу. Узнать себе цену в этом саморазоблачении. Ощутить твёрдость Скалы и глянец песчинки. Наконец, очиститься.

Моей целью является не сам Китай. Я не хочу знать, чем я буду там заниматься. Моя цель -- пустыня, тяжёлая мышечная работа, молчание. Понимаете? Возможно, после этих шести месяцев пути я смогу узнать, чего я стою, чего хочу.

Я ухожу из Пондичерри через месяц, в середине февраля. Все необходимое -- подготовка, экипировка -- я сделаю в Дели, где меня приютит д'Онсие. Вот так.

В сущности, каждого из нас можно "определить" способом равновесия, которое нам присуще. Один находит своё равновесие в браке или в Сорбонне, другой в лаборатории или на трибуне Парламента. Я полагаю, что моё равновесие другого рода: это равновесие на краю бездны -- тонкая кромка, на которой ты либо держишься абсолютно прямо, либо падаешь. Я "чувствую" свою жизнь только в этих крайностях, где я могу сыграть по полной, одним ударом. Я понимаю жизнь только как жестокий ВЫЗОВ судьбе, как в момент смерти. Только смерть может сделать жизнь выпуклой, рельефной, придать ей тот удивительный вкус, который она имела в период Сопротивления или в концлагерях. То, о чём я уже однажды писал вам, остаётся в силе: я храню душу, которая была у меня в Тюрьме, в полицейской машине, этот странный взгляд, которым я смотрел сквозь решётку на других, на живых, идущих на ярмарку в Денферте или сидящих на ступенях собора. И в этом свидании тет-а-тет со смертью я нахожу свою силу. Опиум был абсурдом, негативной смертью, это было утверждение смерти против жизни. Это было безвольным скольжением. Нет, то, чего я хочу, это противоположное утверждение, это жизнь против смерти. Возвышенное очищение Пустыней.

Я чувствую, Клари, что не могу свободно дышать, кроме как в этих испытаниях, в этих бесконечных "Судах Божьих"; жить всегда в предпоследней Ордалии*, в которой я черпаю право продолжать существование ещё в течение какого-то времени до следующего испытания и следующего триумфа. В испытании Пустыней я, возможно, найду новое оправдание, по крайней мере, на некоторое время. Присутствует вся эта лихорадка, которую мне хотелось бы успокоить. Мне нужно исчерпать себя.

Но я занимаюсь ерундой. Мне надоело играть в "мыслящую авторучку", следить за собой и ЗНАТЬ. Я хочу великого обнажённого молчания, наготы и лопающейся на солнце кожи. Вы понимаете, позволить этому бедному маленькому Я умереть в песках и отыскать подлинное глубинное сокровище.

Напишите мне, подруга, если вы прощаете мне моё молчание. Это было не упрямством, а пустотой души. Расскажите мне, о чём вы думаете.

Дружески обнимаю вас и Макса.

Всегда ваш

Б.

Удачи?

U

Пондичерри, 5 февраля 1949

Бернару д'Онсие

Дорогой мой Бернар,