ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея

— Добрый, милый Иосиф… Как смела я решиться рассказать ему об этом, ведь я понимала, каково ему будет, когда он узнает. Он любил меня самой прекрасной любовью, той, которая ничего не требует взамен. Он согласился на все, о чем я его просила: он согласился быть только моим покровителем, он отказался от меня. Но мог ли он предвидеть, что место, которое уступил он, займет кто–то другой? Он вполне мог ожидать от меня такой же жертвы взамен. Однако я не принесла такой жертвы, а от него потребовалось гораздо большее отречение, чем то, которое он принял. И наступил тот страшный момент, когда я увидела по его глазам, что тайна раскрыта. Меня душили слезы, однако и на сей раз я не решилась ничего объяснить. Как смела я признаться в столь незаслуженной милости? Я бы все отдала, чтобы только он узнал обо всем сам, как Елизавета. Как мне хотелось прижать к себе его верную голову и сказать, что ничего не изменилось, и кем он всегда был для меня, тем навсегда и останется… Но я не могла. Со страданием в глазах он вышел в другую комнату, тяжело волоча за собой ноги. Мне казалось, что я вижу, как он лежит и горько, безутешно плачет. В ту ночь я долго не могла заснуть. Мне все казалось, что я слышу его плач. Я лежала в темноте и горевала, что не могу ему помочь. Тронув ладонью живот я почувствовала, как Он шевелится во мне бессознательным движением нерожденного… Бессознательным? Я никогда не знаю, где у Него кончается данное Ему через меня человеческое сознание, а где начинается Его собственный, таинственный мир. Мои пальцы нащупали маленькую ножку. Я нежно ее погладила и прошептала: «Ты мой, мой. Ты все знаешь, раз Ты мог стать Ребенком такой женщины, как я. Сделай то, чего твоя мать сделать не может. Помоги ему… Пусть он тоже знает… Он только человек». Наконец, я заснула. Утром печаль и тревога проснулись вместе со мной. Я не поднялась с постели с первым утренним светом, проникающим через окно. Я вставала медленно, как никогда медленно принималась за свои дела. Я оттягивала момент, когда Иосиф, по обыкновению, войдет ко мне в комнату. Я боялась увидеть его лицо. Я уже забыла о моей просьбе и дрожала при мысли, что он снова будет страдать у меня на глазах, а я ничем не смогу ему помочь. Я смолола немного зерна, чтобы приготовить завтрак. Потом послышались его шаги, и сердце у меня забилось сильнее. Иосиф вошел. Я взглянула на него, вся дрожа, заранее охваченная отчаянием, и вдруг почувствовала огромную, переполнившую меня радость. Нерожденный услышал мою просьбу: Иосиф стоял передо мной оживленный и радостный. Напевая, он подошел к станку. Я не смела вздохнуть, чтобы не спугнуть его благостного настроения. Я слышала решительный звук его рубанка, стрекотанье сверла, звучные удары молотка. Он был поглощен своим делом, работа горела у него в руках. Наконец, все было готово. Но он все приглядывался к ней внимательным и терпеливым взглядом, словно ему жаль было с ней расстаться. Потом он поднял голову, и я заметила по его глазам, что радость от сделанного дела сменилась нежностью. Он ласково провел рукой по гладкой выпуклости дерева. Потом спросил как бы невзначай, как о чем–то уже давно известном и очевидном: «Так ты назовешь Своего Сына Иисусом?»

— И он никогда больше не пожелал, чтобы Ты была ему женой? — спросил я.

— Нет, — отвечала она, — он умел молчать. Я знаю, — кивнула Она, — что это далось ему нелегко. Поверь, равви, мы остались самыми обыкновенными людьми. Царство Божие в таких, как мы, растет медленно и незаметно. На него обрушивается и ветер, и зной, и град… Всегда есть опасность, что это его уничтожит. Однако наоборот: чем труднее оно растет, тем пышнее вырастает. В Иосифе оно проросло, как горчичный куст, сравнявшийся высотой с деревьями. Когда он умирал…

— Но тогда–то уж он Тебе сказал, что он чувствовал?

— Зачем ему было об этом говорить? Царству Божьему слова не нужны. Он все следил взглядом за Тем, Кого он называл своим Сыном. Кивком головы он подозвал меня к себе и прошептал срывающимся голосом: «Мириам, я не успел научить Его делать колеса… и Он еще не очень уверенно работает рубанком… Он не сможет сразу зарабатывать. Тебе придется самой…» Это была единственная забота, которая мучила его перед смертью.