Письма с фронта. 1914–1917

Я тебе писал уже, что я представлен к двум генеральск[им] наградам – Станиславу и Анне 1-й степени с мечами. Конечно, на фоне Георгия эти генер[альские] звезды блестят очень тускло, но все же с прибавленными к ним мечами и они получают уже почтенный удельный вес. Сужу не по себе (я в этом отношении неизменен, и мои ты взгляды знаешь), а по товарищам и соседям.

Пав[ел] Тим[офеевич], имеющий возможность заснуть по тишине обстановки, никак не может этого сделать и все кряхтит и поворачивается с боку на бок. Писем от тебя нет уже дней пять: мы вообще ушли далеко, а тут еще мои поручения, которые отрывают меня еще дальше. Сегодня думаю получить целую пачку. Меня, вероятно, поздравляли с Георгием, но, кроме телеграммы Архангельского, другие до меня не могли дойти. Скажи сыновьям, особенно Генюше, что у них теперь нет основания не решать задачи или плохо учиться, так как общая наша забота (Георгий) теперь улеглась. Давай, моя крошечная женка, твои губки и глазки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй всех А.

25 июня 1916 г.

Золотая и даже бриллиантовая моя женка!

После трехдневной жизни на наблюдательном пункте, с ночевкой в первый день под открытым небом возле рощи, я спустился в деревню и переночевал в халупе. Сейчас сижу в садике во френче, с нацепленным на груди белым крестиком, и веду беседу с моим женом. Настроение радужное по многим причинам: 1) 22-го был 16 часов под огнем, от 5 до 13 под артилл[ерийским] огнем, а с 13 до 21 под жестоким артилл[ерийским], ружейным и пулеметным… Кругом все кланялись, это так забавно, но почти всеми делается невольно. Твой гордый муженек за собою следит вовсю и поклонов не отвешивает… разве уж снаряд загудит невзначай, когда муж что-либо объясняет или над чем-либо задумается. Пошел я на это ужасное место потому, что чувствовался нервный перелом боя, поступали больные духом донесения, надо было людей подбодрить и явиться среди них… 2) 23.VI был только под арт[иллерийским] огнем, но один снаряд упал в 25 шагах… приказал Осипу сохранить осколок в память случайного спасения… И вот теперь все это проносится в моих воспоминаниях, я чувствую, что сделал все, что должен был, и сижу целый, беседую с женом, оттого и настроение божественное.

Когда я пришел на то место 22.VI, то застал людей прижатыми к ямкам передней крутости окопа, снаряды злостно шипели, перелетая чрез окопы и падая в шагах 100–200 далее… маленькое понижение прицела, заминка в порохе или что-либо в этом духе, снаряд попадает в окоп и ото всех мокро…

В моем распоряжении в этот день был бронированный автомобиль, который я и выпустил в одну из роковых минут. И когда он мимо меня, полным ходом, пошел в атаку (всегда страшную и полную риска), я невольно его перекрестил, а кругом послышались слова шепотом: «Дай Бог! Помоги Боже!». И думаю я: такие трогательные и высокие минуты дано переживать нам, военным людям, полагающим «души за други своя», только нам, а не людям во фраках, может быть, более нас умным, развитым, но умеющим проливать только чернила…

Спустился я и… еще одна причина к моему розовому настроению: получил семь твоих писем: 9, 10, 11, 12.VI с № 106–109, затем от 13 июня № 113, 14.VI № 114 и 15.VI № 112, значит нет еще № 110 и 111… Дня через 2–3 или, может быть, позднее вышлю тебе 500 руб., из них 450 тебе, а 50 положи Ейке… Напиши мне, сколько ты теперь получаешь всего денег; по моим расчетам, ты должна иметь: 225 р. столовых + 167 р. жалованья + 20 р. на 2 прислуги + 100 р. квартирных по Петрограду + 10 р. на прислугу, а всего: 522 руб. Получаешь ли ты их полностью, и как разрешен твой спор с воен[ным] начальником? Я себе здесь оставил 240 р. военно-полевых + 12 р. дровяных + сколько останется фуражных от прокорма лошадей (Ужок давно жрет за большую лошадь), т. е. между 50 и 60 руб., а всего 300–310 руб. Мои расходы 40–50 руб. (теперь у нас стол лучше, чем прежде, да я себе кое-что справил), так что в месяц еще остается 250–260 руб.

Передирий остался без отпуска и не успел им воспользоваться за какую-либо неделю… вышел приказ не отпускать. Езжу теперь на Гале: она выправилась, стала очень красивой, на ногу почти не жалуется. Ужок как кабан: шалит, кусается, такой же тугой на морду, как и мать… за 6 вершков росту можно ручаться. Осип не пишет потому, что всегда около меня, или тащится со мною по позициям, или стоит где-либо с лошадьми, поджидая моего возвращения. Я не сплю ночи, и ему не приходится. Я и при таких условиях ловлю возможность черкнуть тебе, а ему-то – простому человеку, да еще занятому чисткой лошадей, – черкнуть долгое (для его писательской манеры) письмо почти невозможно.