Письма. Том I (1896–1932)

Вашу фразу «свою искренность простру до конца — беседовать с высшими Духами и прибегать к человеческим гербам — это несовместимо», простите меня, эту фразу я понять не могу, хотя и готов бы ответить, ибо люблю ясность. Прошу Вас, поясните мысль Вашу фактически. От веры и от отцов моих не отрекусь. Если Вы предполагаете об исторических знаках, то я всегда изучал их от десятилетнего возраста: изображения на скалах, которые рисуют нам великий путь движения народов, и все прочие археологические изыскания мне очень близки. Отец Иоанн Кронштадтский знал об этой моей склонности к истории и очень одобрял ее. Вообще, полагаю, что, узнавая постепенно истинные факты моей жизни и не слушая более наветов и измышлений, Вы ближе подойдете к истине. А истина есть Свет лучший. Не столько рассудок, сколько сердце было водителем моим в жизни. Сердце привлекало меня к пониманию Христа, сердце привлекало к Сподвижникам Божьим, и сердце помогало изображать их, оберегая от сект, от инквизиторского духа, ибо правильно Вы сказали: Свет Христа Един. Вы правильно говорите о том, что легче говорить сразу и прямо. Если в нынешнее трудное время мы соберем доброжелательство и добросердечность и стремление к истинному знанию, то до конца во всех смыслах мы можем понять друг друга и вместе идти к Свету.

В построении храмов нет ничего дурного, и отец мой[1110], и отец жены моей[1111] их строили, и предок мой во время Петра Великого пострадал за нежелание разрушить церковь для удобства военных действий[1112]. Вспоминаю и другой случай, когда католический миссионер пришел ко мне, заботясь об Имени Христа, и я ему чистосердечно ответил: «В нашем доме Христос не умален». И не будет это гордостью, но лишь сердечным приношением, оглянувшись назад, сказать по совести, что на нашем пути Имя Христа пребывало в сердце.

Желаю Вам истинного успеха в высоком служении Вашем и, поручая себя молитвам Вашим, остаюсь уважающий Вас,

[Н. Рерих]

P. S. Благодарю Вас за прекрасное употребление моего чека.

По поводу приложений Ваших скажу:

Автор одной[1113] из них, очевидно, не зная языков и, вероятно, имея доступ лишь к очень малочисленным и искаженным переводам (вроде Кёппена[1114]), очевидно, не знал общевосточного миросозерцания, которое в своем первом основном положении говорит: «Из ничего ничто и происходит», и во втором — «Нет пустоты». Разве эти оба основания не открывают пути к Богу? Ведь не забудем, что на Востоке самое Высшее понятие непроизносимо из чувства глубочайшего благоговения. Можно идти по горестным знакам искажения и несовершенства, но можно из множества материала найти и прекрасные страницы Всепроникающего Духа Божья, Всемилосердного ко всем своим созданиям.

Нирвана же, по подлинникам восточным, есть трансцендентальное, т. е высочайшее бытие, не подлежащее определениям ограниченности человеческого ума, т. е. именно полная противоположность небытию. Таково незнание наших западных переводчиков, которыми приходится пользоваться.

Один из замечательнейших миссионеров Архиепископ Нил Ярославский очень знаменательно выражается в трудах своих.

Наверно, Вам было бы очень интересно встретиться с моим старшим сыном Юрием, который, будучи глубоким православным христианином, считается лучшим тибетологом, а также санскритистом и монголистом.

339 Н. К. Рерих — М. А. Таубе

№ 19

25 апреля 1932 г. «Урусвати»

Дорогой Михаил Александрович,

Ваши общие настояния о желательности и даже необходимости, как Вы пишете, моих картин в Брюгге заставляют меня очень усиленно думать по этому поводу. С одной стороны, я по-прежнему, к сожалению, убежден, что дать мои картины как экспонаты выставки Тюльпинка, среди изображений сокровищ человечества, может повлечь нежелательные толки; с другой же стороны, мне не хочется хотя бы чем-нибудь не исполнить пожелания Парижского Комитета и Бельгийского Союза. В особенности, когда в пространстве существуют несправедливые подозрения, что Америка якобы в чем-то препятствует благотворности работы Парижского Центра. Тем более мне хочется найти удовлетворяющее всех разрешение этой проблемы.