Письмо

Сновидения мои были отрывочны, но легки. В мгновение я оказался в собственной комнате. <…> тревожно спал, выставив широкую ступню из под одеяла, однако на лице его читалось облегчение; <…> тоже спал, по своей привычке на животе, обняв подушку. Я, посидев на своей кровати, сказал им, что скоро тоже лягу, и вышел.…За отворотом моей одежды оказался внутренний карман, в котором лежало письмо. Я немного удивился, что так про него досадно забыл и до сих пор не отправил. Что было в письме, я абсолютно не помнил, важна была только мысль – бросить его в почтовый ящик, которых как на зло нигде не было, даже там, где они висели обычно. Но наконец – нашел. В каком-то темном уголке города, где до сих пор никогда не был или, по крайней мере, совсем не припоминал этого места. Открыв почтовый ящик, словно дверцу шкафа, я положил письмо на одну из полочек к остальным конвертам, некоторые из которых были исписаны знакомыми мне почерками. В этот момент меня еще осенила мысль, что некоторые из этих писем предназначены мне, но еще не дошли до меня или вообще не написаны. Заперев дверцу обратно, я некоторое время еще ждал, чтобы письмо было наверняка отправлено (при помощи особого свойства почтового ящика) Я ждал от того, что совсем недалеко стоял человек – почтальон, который тоже ждал: когда я уйду, чтобы открыть полочки со всеми письмами. Однако его неопрятность и сумрачность настораживали меня, так что я несколько минут стоял рядом, пока ящик не опустел. Почтальон же ворчал: «Это моя работа», – чувствуя, что я ему не доверяю, открывал почтовый ящик, в котором было уже почти пусто, и мне делалось его жаль.…Потом мне снилось, что на кухне с холодильника упал сотовый телефон и закатился к самой стене. Запомнив куда, я решил утром его отыскать, иначе кто-нибудь наступит.…Потом открылась входная дверь, словно была не заперта, стало очень неуютно, когда я представил серые пыльные ступени, однако я вспомнил, как Катя поворачивала ручку замка, и сразу успокоился – мне это только снится.…Еще через некоторое время я оказался в светлом совершенно неизвестном мне городе, может быть в Германии, где и катался до самого утра, даже ощущая ветер, на лишенных стекол трамваях, своеобразие которых нисколько не занимало меня. Один из них я даже, по-моему, угнал, чтобы управлять самому, и меня даже пытались догонять, но так ненавязчиво, что я катался до тех пор, пока не выехал на огромную брусчатую площадь, где и слез совершенно добровольно…

В соседней комнате проснулась Маша, и моя дремота разом прекратилась, словно я разом всплыл из теплой и приглушенной глубины на резкую поверхность.

Диван несколько раз особенно сердито проворчав, вдруг затих, отпустив ее тело. Был слышен шелест одежды, тихий совсем краткий скрип открывшейся двери шкафа, ее удивительно аккуратные шаги по комнате; несколько раз она звонко ставила на полировку какие-то совсем маленькие предметы, словно ходы шахматных фигурок. И несколько раз там воцарялась полная тишина, будто задумавшись, она замирала в невидимом для меня положении, быть может, глядя в зеркало, или напротив, будучи занята чем-то, но чем-то совершенно беззвучным и для меня потому несуществовавшим. В конце концов, все ее пребывание там стихло и вообще пропало. Немного погодя, зашумела вода, и упругие струйки душа заполоскались о стенки ванны.

Катя спала, склонив ко мне голову, закинув на подушку руку, так что кончики ее пальцев едва не касались ее же собственных волос – черных, растрепавшихся. Ее рот был приоткрыт, белели краешки зубов. Слушая, как она дышит, я разглядывал темный пушок над уголками губ. На щеке темнела родинка…чуть поодаль, у самой мочки, другая. Веки ее были почти неподвижны, и я совершенно не помнил или, вернее, совсем тогда не знал, какого цвета у нее глаза… Иногда ее ресницы все же вздрагивали, и тогда мне приходила на ум опасливая мысль, что она вот-вот проснется и увидит, как я смотрю на нее…

Маша уронила душ, приглушенный звук воды умолк на мгновение и снова возобновился.

Катя шевельнулась, едва не задев меня локтем. А потом ее ладошка притихла на новом месте, на животе поверх одеяла, которое, подавшись книзу открыло ее шею и приобнажило белый холм груди. Вспомнил, что засыпал полуобняв ее, да и само это успокоительное прикосновение, которое, казалось, прекратилось вот совсем недавно. Я осторожно придвинулся чуть ближе, чувствуя возрастающее вновь возбуждение, пока не прикоснулся к ней. Положив голову на белую наволочку с бесконечным множеством розовых лютиков, еще некоторое время я блаженно вдыхал запах ее кожи и физически чувствовал то, как она невероятно близко от меня. Граница между нашими подушками проходила как раз под моим ухом. И все же решившись обнять Катю под одеялом, я понял, как до сих пор в мире не доставало только этой малости, и теперь он совершенно закончен и совершенен. С тем и стал снова тонуть в теплой полудреме, желая, чтобы продолжалось мое счастье…