Письмо

Конечно, квартира не была их, но месячная плата совсем небольшая – хозяйка – подруга мамы. Прошлым летом Машка сделала аборт. Новый год прошел обычно, она ездила домой. Надо покупать другой телефон – мне когда-нибудь тоже. Во вторник продолжится межфакультетский волейбольный турнир, и я приду посмотреть, как они будут играть. Существует загробный мир, и она видела приведение своей бабушки. <…> ей не нравится. Она была в моем городе, правда проездом… Знает с медицинского факультета <…>, но я не слышал этого имени, правда скорее всего могу узнать в лицо – там все на виду. Чай нельзя разбавлять молоком! Оно каким-то образом забирает от чая всю “полезность”. Осенью еще была в Москве – у сестры, которая теперь вышла замуж и уехала на Кипр. Наверху, через этаж, живут ужасные алкаши, а где-то в соседнем доме живет сумасшедшая религиозная старуха, которая похожа на ту, что орет в троллейбусах, пугая этими россказнями про “человеческое мясо” и ожидающий всех конец и огонь бедных пассажиров и кондуктора, которому и в голову не приходит требовать с нее деньги за проезд; а некоторых так и вообще старуха с ясными голубыми глазами целенаправленно и неистово проклинает – такая вот жуть. Я без всякого сомнения верил, потому что однажды при всем этом присутствовал. От холода на окне чуть не замерзли цветы, пришлось переставить на стол – приезжал по делам отец, утеплил все окна и оставил денег на платного дантиста, правда деньги уже все потрачены совсем на другое… Но теперь в квартире тепло.

Еще мы заговорили с ней о снах, и разговор снова ушел в мистические темы.

Однажды она, вся изогнувшись, сладко потянулась, так что я почти забыл, о чем хотел спросить, следя сквозь дым за ее блеском, за изгибом шеи, за опавшими короткими рукавчиками, за этой негой…

Увлеченно и многословно продолжал что-то про темпераменты. Холерик, меланхолик, сангвус – кровь, сангвиник. Это я. Потом стал гадать ей по ладошке, чаще сочиняя названия и взаимосвязи линий на ходу.

Постепенно стало мне окончательно понятно, что никуда не придется идти, и можно будет остаться прямо здесь, у них, хотя бы до утра – когда начнут ходить троллейбусы и снова станут открыты двери общежития. Все же так ужасно не хотелось снова выйти сейчас на холод! и даже думать об этом было неприятно.

И, в конце концов, спросив у меня время, Катя сказала, что надо ложиться. Я кивнул в ответ…

– Хочешь у меня, хочешь на Машкиной… – как бы между прочим сказала она, когда мы входили в сумрачную комнату, где сразу смутно блеснул темной громоздкой полировкой шкаф. Слева едва светилось окно, задернутое шторами, и почти в половину комнаты стоял развернутый диван, на котором прямо в одежде лежала такая же неясная в деталях фигура спящей Маши. Справа – «стенка» с книгами, со стопками тарелок и с хрусталем. Погас позади меня свет, отозвавшись голосом выключателя. Я на секунду подослеп. Катя, прикрыв стеклянные двери, провела меня мимо угла шкафа в следующую комнату, в которой сразу по правую руку вплотную к стене бледным свечением сияла ее постель со сбившимся одеялом; слева такое же, как в большой комнате, окно со светлой вертикальной полосой посередине источало густой коричневатый свет, который падал на плоскость почти пустого стола и, соскальзывая с его краев, абсолютно терялся. Дальше в углу снова чернел шкаф – близнец первого; висели напротив него продолговатыми рядами полки; и на стене – темный квадрат какой-то картины, или большой фотографии в светлой раме. Дальше ничего не было, все заканчивалось этой рамкой.

– Надо в туалет сходить, – сказал я вслух, разворачиваясь обратно.

– Давай… – шепнула она, скидывая в темноте тапочки. Развернувшись, я успел услышать, как она встряхнула одеяло, край которого скользнул по обоям с шорохом, какой получается от нескольких сухих листьев, и совсем мягко опустился – тенистые холмы перестали существовать. Прошел осторожными шажками мимо спящей в коридор, стараясь ничего не задеть, и, быстро отыскав на стене выключатель, мгновенно зажег желтую полоску вокруг двери, которую сразу же нешироко распахнул, обдав себя светом.

Включив воду, я справил нужду прямо в раковину и, вымыв с мылом руки, прополоскал рот. Затем еще несколько секунд рассматривал в зеркале собственные зубы. Умыл лицо и затем приятно увяз в кремовом запахе одного из махровых полотенец. Еще понюхал какой-то флакончик с полочки и еще раз посмотрел на шелковые трусики, висевшие поверху на провисших веревочках. Закрутив вентиль, я прислушался к трепетавшему внутри меня огоньку, который походил на крохотный моторчик, не поддающийся власти ватных отяжелевших покровов, укрывших меня усталостью и даже как будто приглушивших окружающие звуки. Под глазами продолжались тени, однако, как снова казалось, не хотелось спать, и даже какая-то возрастала бодрость в теле. Такое перепутье состояний – бы куда шагнуть? Чувствуя, что выйти из ванной надо решиться, я, постояв, вышел, ощущая на лице свежесть.