Письмо

Я про себя подумал, что сам я никогда не использую этого слова – «обожаю», вообще его не употребляю, будто его нет. Что за всю жизнь не было такой ситуации, чтобы я сказал, что что-либо «обожаю».

Я опять налил пива, заметив, что она пьет гораздо быстрее меня.

–– Ну в общем, именно их! – я улыбнулся, чувствуя собственное двуличие.

–– Холодно как-то, – пожаловалась Катя, вместе с тем отгибая занавеску и глядя наверх, – форточка открыта – конечно!

И она тут же, скинув один тапок, влезла на табурет, отодвинув рукой всю половину шторы и некоторое время оставалась так, вытянувшись, стараясь совладать с двойным оконцем.

–– Ты хоть не упади… – сказал я, глядя на линии налитых бедер с крошечными родинками, стараясь проглотить вожделенное головокружение. Я едва поднять глаза на ее лицо, в тот момент, когда она повернулась.

–– Все! – заключила она и снова смахнула вниз. – А то я думаю, что так холодно!…

–– Тебе завтра куда-нибудь надо?

–– Не-а.

–– Мне вроде тоже.

–– Ты что не помнишь? – спросила она, снова улыбаясь.

То, как близко она была, действовало неописуемо…И внезапно я подумал, что она все это знает и, без сомнения, делает так намеренно, а не от какой то там простоты. От такой догадки у меня заколотилось сердце…

–– Надо к физе готовиться.

–– Это что.

–– Физиология. Интересная, между прочим вещь.

–– М-м, – произнесла она, отрывая зубами кусочек.

И я рассказал ей несколько опытов, погубивших за многие годы неисчислимо молчаливых лягушек, что привело ее в восторг и удивление. Попутно я отвечал на ее вопросы и давал разного рода разъяснения.

Затем мы говорили о животных. Я рассказал, как умерла от конфет моя собака, которой не было. Она же вспомнила, что у Машки недавно тоже умер дедушка, и как та была расстроена, хотя почти с ним и не общалась. И от этого я вспомнил один анекдот. Скабрезный.

Сделав большой глоток, я дотянулся до второй бутылки, попутно принявшись рассказывать, стараясь не улыбаться и случайно не произнести слов, которые бы меня заранее выдали, испортив эффект.

А эффект был.

Из Кати хлынуло пиво, и она зашлась в той истерике, которой я, честно, и не ожидал. Несколько раз она пнула меня под столом ногой. Я и сам едва сдерживался, чтобы не расхохотаться окончательно, чего не подобает делать рассказчику.

–– Какой ужас! – сказала она продолжая еще смеяться и, поднявшись, вытряхнула пепельницу, задев мое колено.

–– Сейчас мы с тобой напьемся… – сказала затем она как-то даже ласково, – я сейчас, – и ушла в ванную.

Я подумал, что тоже хочу в туалет и стал ждать, когда она вернется, подлив в ее стакан еще пива, затем встал, чтобы размять ноги.

На холодильнике засветился и ожил Машин телефон, сердито прожужжав, как заправский своенравный жук, он заполз на серебристый блестящий рубль и снова замер, уснув на полуслове или словно разглядывая другие лежавшие перед ним монеты. Я совершенно непроизвольно широко зевнул, так что выступили слезы, и посмотрел на часы. Шумели приглушенно трубы и было слышно, как течет за тонкой стенкой в раковину вода – то ровно, то распадаясь на всплески. Но вовсе не хотелось спать, хотелось оставаться здесь дольше, еще о чем-нибудь говорить, чувствуя мельчайшую дрожь, которая струится по нервам множеством острых уголков, порождая в моей душе кессонную болезнь. Так словно где-то в полной тишине закипает холодная вода… И где-то, совсем рядом, есть та ощутимая черта, которой я никогда до сих пор не переступал, и от того мое внешнее природное спокойствие все больше истончалось, привычный мысленный уклад все больше подтаивал, как парафин, и во мне возникало нетерпеливое предощущение, в которое я не мог поверить, которого желал, перед которым трепетал и которому в мгновение успел себя продать, не умея однако подобрать ему обычных слов – оно так и висело во мне потусторонним существом…

Вернулась Катя. Села, поправив кончиками пальцев влажную – от того, что умывала лицо – челку. Я заметил: на ее запястье уцелевшая капля, и еще несколько – дальше на руке. И еще легкое, но уже подступавшее невесомыми шажками ее опьянение… Спустя еще некоторое время, мы допили за разговором все, что еще оставалось. Я пил все меньше, ощущая в горле чуть сладковатый привкус – мне было достаточно; и чаще на всякий случай сдерживался, чтобы не курить.