Письмо

Он даже будто сопротивлялся. Мне же представлялось: чего проще! – привести меня куда-нибудь, а не шляться в такое позднее уже время по барам и ночным кафешкам. Однако он все настаивал – как-то мягко, но вместе с тем непреклонно… И вдруг я понял, что он попросту боится. Боится того, что я какой-нибудь проходимец. Ну или что-то в таком роде. Очень логично получалось. Ведь он, как и я, и понятия не имел, кто скрывается за ником собеседника. В общем, тут была человеческая осторожность.

В следующий момент я так прямо его об этом всем и спросил. И этого оказалось достаточно, чтобы унять его подозрительность.

После мы договорились, что я стану ждать его здесь, и что он подойдет сюда сам.

«На мне будет полосатый свитер», – написал он что-то в таком роде, чтобы я смог его узнать.

Я ответил, что буду ждать, и почувствовал, как в песочных часах потекли последние крупинки. Десять минут…

Он не опоздает. Я ощутил замирание, а затем, совсем тихо выдохнув, будто дуя на свечу; услышал, как завертелся ударный механизм – через девять с половиной минут самая последняя для меня грань будет пройдена, и наступит точка невозврата… А если он придет еще раньше?! Наверняка раньше. – Потому что в его словах я уловил желание. Я не смог оставаться на месте и вышел на морозное освещенное крыльцо.

Не одев шапки и не застегнувшись, несколько раз глубоко вдохнув холод, я закурил, замечая, как в мгновение ока промерзает на груди свитер.

Как же он сказал – «подойду» или «подъеду»? Я всматривался в сумрачные переходы и дорожки среди наваленных дворниками сугробов, вглядывался в углы темных домов, на кусок дороги без машин в это время – все гадая, откуда он может появиться.

Дым делался моей мыслью. Я видел, как утекает время. Еще была возможность сделать несколько шагов, сойти по каменным ступенькам и куда-нибудь уйти, разминуться, быть может, с ним всего на минуту или того меньше. Или даже встретиться, но сделать случайный вид, и скрыться! Еще оставалось время!

Но я продолжил стоять там, вытаскивая вторую сигарету и слушая, как сыплются с грохотом мои песочные крупинки. Их подхватывал порывистый ветерок и уносил в темень дворов, где они окончательно становились упущенными и бесполезными представлениями, совершенно рассыпаясь в прах, переставая существовать. Вспотевшие в теплой обуви ноги составляли мерзкое ощущение. Белая ледяная корка крыльца начинала холодить их. И вдруг наступила тишина – последняя крупица сорвалась вниз, струйка песка прервалась, и часы замерли.

Его устремленную фигуру, возникшую слева, я сразу отличил от подсвеченной уличным электричеством окружающей ночи. Зимние деревья держали ее, словно руки, и наверху, высоко над головой, ветви врастали намертво в ночную плоть, пронзали ее, не давая улететь. Этот крохотный парк перед крыльцом, на котором я стоял, был идеальным местом для духов и опустошенностей, полуисчезнувших в этой жизни. Для приведений, готовых окончательно появиться там, в мире новом и совершенно другом, новым своим рождением завершая закономерный этап своей горькой эволюции. Я первым делом разглядел его полосатый свитер. В этот момент и настала необратимость. Дальше начиналась та самая неизведанная земля.

«Ну вот и все, – подумал я, – теперь я – преступник».

Скрип шагов приближался. Я не сводил с него глаз. И где-то в середине своего пути – от собственного появления до крыльца – он тоже понял, кто я – стоящий вот так. И чем ближе он подходил, тем каждый раз все дольше его осторожный взгляд задерживался на мне. В походке ни тени сомнения или неуверенности! Хоть его шаги и были стянуты руками в карманах распахнутой куртки. Однако я просто не знал, кАк в тот момент плясали в нем мыслишки – опасливые и недоверчивые бусины – бесформенные пластинки на зыбких заплетающихся нитях. Но он был ведОм, и страх этот продолжался в нем лишь с десяток секунд, пока он не увидел меня.

Потом, позже, у меня создалось впечатление, что он испытывает нечто, похожее на стыд. Это я заключил по тому, как он шел, как говорил некоторые слова, по его неброским, движениям, по взгляду, который не был прямым, но которым он не пропускал ни одного моего движения. Это даже походило на проступавшие из него угрызения. Совести.

Первыми его словами было мягкое, отчасти тактично скрываемое раздражение:

– Вроде договаривались ждать внутри!

Перед этим он еще, правда, для верности произнес вопросительно мое вымышленное имя.

И все же он избегал смотреть в глаза! А когда смотрел, мне мерещилось второе дно в них. Я даже не могу припомнить их цвета. По-моему, светлые. (боюсь произнести «голубые»)

Мы сразу же пошли – он справа, я слева от него.

Во-первых, после небольшой неловкой паузы он представился, повторив то же имя, какое было в его письме.

Во-вторых, он отказался от сигареты. Он не курил.

В третьих, где-то рядом была квартира, от которой у него по какой-то причине были ключи. И, как я сразу догадался, мы направлялись к ней.