Письмо

Я едва удержался от гримасы по поводу такой отвратительности. Однако на один процент из ста – я принял это как должное! Черт возьми! – я начинал раздваиваться уже физически и перетекал из одного в противоположное уже в материальном мире, а не в мысленном! Я бы назвал его слова ложью, однако быть или примиряться к оси чьего-либо мира – всегда блаженство! Даже если это мир неясно страдающего бисексуалиста, ожидающего каких-то малостей. На какой-то оторванный от вечности миг я был вплетен в его неозвученные вслух мечты, в его заботливое будущее. Все это читалось на его лице, которого я не видел и на которое не хотел смотреть. Все это было чуждым, но все это было вокруг меня.

– Мы встретимся еще?

Глаза его скользили по моему животу, ногам.

– Не знаю – честно признался мой голос.

– Этого я и боюсь, – произнес он и снова спросил про то, было ли мне неприятно, на что я снова соврал, а точнее слукавил. Уже давно была ночь. Я отключился.

И еще через какое-то время он стал собираться. Блеснуло избавление.

Видимо, окинув меня взглядом, он некоторое время все не решался нарушить мою тяжелую хмельную полудрему. Поднять меня сейчас было невозможно и жестоко. Он колебался. Я слышал, как он замер, размышляя над этим. Я даже ощутил его нежные мысли.

В ответ на мое бубнение он легко согласился на то, чтобы я остался здесь. Я сказал, что положу ключ под коврик, когда буду уходить.

Его шаги вокруг, мое вымышленное имя, которое он принял за чистую монету; объяснения того, что «ключ вот здесь, на углу стола, на краешке, совсем рядом», и потом, как пик всей этой возни, – дверь, лязг которой, резанув по воздуху, разом отсек все звуки. От ее грохота содрогнулись стены. И почти сразу стихли его спешащие вниз шаги. Настала тишина, от которой я незаметно уснул. Перед тем я успел подумать, что он доверяет мне. Однако моему разочарованному демону он был уже не нужен и также противен, как и мне.

Спустя несколько часов, в десять утра (не знаю где, но я точно посмотрел на время), препротивно и громко задребезжал дверной звонок, который выковырнул меня, как орех, из плотной сонной скорлупы. С болью открывая глаза, я приподнял тяжелую голову и посмотрел на темнеющий коридор. Уже рассвело и в комнате было ясно.

Звонок вскоре повторился. И я был абсолютно уверен, что это он. Сердце неприятно заколотилось. Я думал о том, что он знает, что я еще здесь. Ощутив досаду от того, что уснул, вместо того, чтобы немедленно уйти, я однако сообразил, что ключ у меня и внутрь ему не попасть. Вскоре он снова ушел.

Спустя еще минут пять, я сел. На торчавшую из пола бутылку было невозможно смотреть. Ее грани добавляли тошноту. Я не шевелился.

«Как не кстати похмелье!» – подумал я, совершенно не умеющий пить.

Побуждаемый мыслью поскорее исчезнуть, я все же встал и голый, негромко шлепая по полу, дошел до ванны. Вид раковины едва не спровоцировал рвоту. С трудом помочившись – тягостные минуты мешались с невозможностью хоть сколько-то находиться в одном положении – я включил воду и сполоснул лицо. Вода была нежной и прохладной. Прополоскал рот, словно росой. И затем еще какое-то время, то и дело ощущая дрожь, сидел на краю белой ванны и слушал всплески падающего ручейка, убегавшего сквозь крестик водостока, понимая, что это может продолжаться бесконечно долго.

Через какое-то время я захлопнул осторожно дверь, положил ключ под коврик и стал осторожно спускаться вниз, думая лишь о том, как миновать этот двор и его окрестности, не попавшись на его случайные глаза (словно бы он караулил меня). Но все обошлось.

Я шел по ветру, зная, что мерзну, однако не чувствуя холода. Я все думал о том, что сейчас должен чувствовать в такой ситуации и сравнивал с тем, что было на самом деле. Но, на удивление, душа ошарашено молчала, не зная, что произнести. И от самой этой тишины уже делалось не по себе. Я боялся собственной истерики.

Вот уж где я ощутил на себе маску – прилепленную к лицу, и то, как потела под ней кожа! В общежитии! В миг я сочинил историю о подвернувшихся случайных товарищах и о пьяной ночи, что отчасти было правдой. Мой вид, запах и состояние щедро осыпали мои слова правдивым сладковатым тальком, похожим на тот, которым я так же щедро одаривал свои резиновые перчатки. Соседи по комнате хмыкали, но верили, а вернее переставали об этом вовсе думать. Про моего демона (пора бы его уже писать с большой буквы) они и понятия не имели. Да и сами, как пиявками, были увешаны собственными сосущими кровь и лимфу чертятами – какое при этом может быть серьезное дело до чужих!