Письмо

Бисквитный кусок торта. Он как гора для крошек у его подножия. Кажется, они все удивлены, и лежат, пооткрыв рты, прямо на красных купальницах с изумрудными воротничками, которых на тарелке три. Продолговатый кубик желтого ананаса, сносно играющий роль одного из лепестков уродливой ромашки с вишней в центре, несмотря на всю мою аккуратность был отлучен от своего места – столь же продолговатой ложбинки – и теперь отчаянно висит на тонком желейном лоскутке, отчаянный, заключая в своем хрустнувшем тельце уже совершенно другой вкус. От этой истины мне делается тоскливо.

Одиночество, между прочим, есть величайшее обращенное к человечеству изобретение, или правильнее сказать допущение, пестующее его, человековое благо и покой. (Я вновь, с опозданием, постигаю постигнутое. Просто мне никто и никогда этого не говорил.) Не говорил, что тоска, прежде всего, людей сближает, делает не столь критичными. От нее, в том числе, мы кого-нибудь любим, прощая недостатки. Будь Бог чуть несмышленей, или будь его интуиция чуть беднее и не так прозорлива, и сотвори он человека самодостаточного – и какая-нибудь пара-тройка сотен лет была бы пределом жизни, за которым Бог начал бы новую попытку, сделавшись печальнее от пережитого неуспеха. И вообще кто он такой? Тот, у кого вселенская сила, или тот, кто может все предусмотреть? Вдруг нас придумал один, создал другой , а молимся мы третьему?! Я не готов об этом рассуждать.

Меня навязчиво, в который раз, посещает чувство, что мне не достает каких-то механизмов. И будто в этом все дело. Я не самодостаточен. Нет, потому что слышу и ощущаю, как во мне горит последнее топливо, черная нефть, от которой, если ее много, горит даже снег. И вместе с тем я не могу никого обнять; да и как-будто не хочу, хоть мне и нужен встречный ветер. Будь я сам по себе, как огненный ядерный шар, то я бы вбирал не напрасно воздух, испуская жар и свет; пусть даже в таком случае я бы не породил никогда себе подобного, в смысле – человека. И род бы мой пресекся все равно. Однако, никакого света, я остановлюсь гораздо раньше – с последней каплей тягучей маслянистой души. И ткни в этот предпоследний момент меня ножом – из раны, боюсь, вытечет удивительно мало крови.

Со следующей осени я снова начал учиться. Мне даже показалось, что я счастлив. Хотя, в общем, так и было на самом деле. Я чувствовал себя легко. Над головой постоянно витали переполненные свежим воздухом радужные пузыри. Время от времени они беззвучно лопались, осыпая меня снежинками, которые я блаженно вдыхал, чувствуя, как они тают на самом дне моих легких, ласкаемых дымом дорогих «light» сигарет. Мне было снова все прощено. Скакнув, секундомер побежал дальше, сбросив с моих плеч горы. Вокруг были приемлемые, а главное – приветливые люди, которые в силу обычного человеческого устройства памяти относительно посторонних не вспоминали того, о чем я сам не хотел думать. До сессии было далеко, в кармане еще были деньги, и главное – мой дом (который бы следовало взять в кавычки) был далеко, никто не терзал меня по делу или напрасно, я ничего и никому не был должен и не чувствовал себя обязанным. Был как все, с единой целью – не грустить и вовремя сдавать все зачеты, чтобы в ближайшие три-четыре года не утомлять себя мыслями о будущем, которое в иные моменты может превращаться в молчаливое скрытное чудовище.

Сегодня ночью, а правильнее уже будет сказать «вчера», мне снилась комната. Какая-то старинная или заброшенная. Небольшая. Стол с оставленными на нем делами, какая-то обстановка – и на всем не то чтобы пыль, но какое-то забвение и вместе с тем недавность. И еще снилось присутствие времени, а вернее то, что прошедший для комнаты день есть для меня очень долгий срок.

В ней происходили какие-то события, или я в ней с кем-то говорил. – Я проснулся и не мог вспомнить этой произошедшей сути, которая вот только сейчас кажется была. Я так и лежал в кровати, пытаясь вспомнить, что мне только что снилось. В темноте я вытащил из валявшегося рядом с кроватью рюкзака – с золотыми змейками – какую-то тетрадь и, не видя, а лишь только представляя слова, записал два четверостишия:

Сегодня приходила Смерть.

Ее ужасными очами

Была дарована мне твердь

Под плитами и кирпичами.

Чернил кровавых полный ковш,

Осколки призрачной бумаги…

Еще не знавший смерти нож

И крысы, полные отваги…

Правда, ради справедливости следует признать, что Смерти не было. И все это только отступление.

Я говорил, что сбитый демон, валявшись среди камней, все равно меня звал. Произошедшего ему показалось мало. Произошедшее ему не понравилось лишь потому, что Демон хотел себе подобного.

Разве с ним мое счастье могло долго просуществовать?! Все полетело в тартарары, несмотря на все мое желание этого избежать. Вокруг были люди, и я надеялся, что все вместе они сумеют меня отвлечь, занять собой мои мысли. Но всех их хватило ненадолго. Как только я оставался один, и стихали их голоса и взгляды, мое небо темнело.