Письмо

…Порою не могу писать, не выпив чего-нибудь. Хоть немного – для храбрости и сил. От горького лекарства и бессонницы в конце концов придет туман и усталость, которые сделают меня другим и успокоят. Протрут маслом скудные воспоминания, к которым душа до сих пор не знает, как себя соотнести. Иногда мне кажется, что я умираю, а иногда ничего – можно жить.

Он был среднего роста, чуть ниже меня. Немного полноват, блондин с редеющими волосами. Нет, он не был толст, но до этого ему не хватало нескольких килограммов. Округлые щеки, как у младенца; круглая голова. На вид лет тридцать пять, но ближе к сорока.

– Куда пойдем? – спросил я, сразу прилепив к лицу какую-то маску не свойственную моим манерам и выражению.

Казалось, в любой момент привычные законы природы перестанут действовать или в них отыщется изъян. Я шел и прислушивался к ним.

– Тут есть квартира недалеко, можно туда, – ответил он.

Его страхи на мой счет окончательно рассеялись, но на смену им пришло совершенно иное. То самое, что начинало сковывать его и вынуждало колебаться.

Мы шли. Он рассказал кратко о работе – что-то связанное со связью. Спросил, чем занимаюсь я. Уменьшив себе лет, я все же решил не врать на счет того, где учусь. Только соответственно приуменьшил курс. Несколько раз на его вопросы я откровенно соврал, и, по-моему, он это хорошо понял, но сделал вид.

Говорил он негромко, чуть сипло, будто голосу самую малость не хватало силы; с какой-то расстановкой или даже нерешительностью.

– Я так понял, ты не афишируешь это? – спросил я.

– Ну а зачем об этом кричать на всех углах? – ответил он, сделав паузу, когда мы сворачивали в арку, ведущую в пустой полный темени двор. Снега здесь было еще больше. Белеющие горы с меня ростом подступали, казалось, к самым подъездам. И из этих белых сугробов торчали сонные акации. А ряды окон не обращали на нас никакого внимания.

Открывая двери подъезда, он негромко звякнул пакетом – по пути сюда мы остановились у круглосуточного магазина на углу, и пока он покупал, я стоял на улице и смотрел сквозь стекло магазинной двери на то, как он долго рассчитывается на кассе. В тот момент он, возможно, ждал, что я тихо пропаду, но мне даже в голову такое не пришло.

Квартира была на втором этаже. Двойная стальная дверь. Мой спутник не стал включать яркий свет, словно знал о моей светобоязни. А из окна была видна ночная попритихшая, почти безлюдная площадь в дорожном кольце и здание нашего вокзала с длинным серым шпилем и часами под крышей на фронтоне. По площади шныряли машины и они же без оглядки пролетали сквозь нее, выдыхая теплые бензиновые облака. Они все были поражены желтой фонарной бессонницей, от которой не находили себе места; и я то и дело слышал приглушенно их долетавшее жужжание.

В единственной комнате стоял диван, на котором изломившись лежала прозрачная тень окна. Пятнистая из-за высохших неосторожных капель краски на стекле. Несогревающая леопардовая шкура… Да еще журнальный квадратный столик на черных колесиках. Я повидал за всю жизнь наверное тысячу таких однотипных столиков! И вдоль всей стены –длинный свернутый в рулон ковер.

Не помню, как снял верхнюю одежду и оказался за этим столиком, сидя прямо на подоконнике. Спутник мой быстро оформил сервировку. Передо мной явилась квадратная бутылка дорогой водки, кусочки соленой рыбы в масле, оливки в банке, сыр, ломтики колбасы и хлеб. Невесомые пластиковые тарелочки, прозрачные стаканчики и вилки. Оказалось, что этого одноразового добра тут целый пакет высотой в пол роста. Я успел разглядеть его за плотной шторой, прикрывавшей нишу в стене.

Сам он почти не пил, ссылаясь на то, что совсем вот только что, до нашего с ним разговора, выпивал с друзьями. Я же спешил «догнать» его и напивался, содрогаясь от спиртных глотков.

Он рассказал немного о жене; о том, что вполне прилично зарабатывает. Сказал вскользь о ребенке – девочке лет семи, о любовнице и закончил тем, что он «не знает, что на него нашло» однажды – на мой вопрос о том, почему он, собственно, стал геем.

– А она знает?

– Да нет…может догадывается, – говорил он, глядя перед собой на пол не то в рассеянности не то в задумчивости, словно говорил и одновременно думал о чем-то.

– В Питере с этим легче… – продолжил он.

– Да, – подтвердил я, хотя никогда не был в Питере.

Но я предполагал, что там действительно легче «с этим» делом.

– Там и народу больше и возможностей, а тут у нас… ну маленький городок.

Он окончательно перестал пить, ссылаясь, что завтра ему на работу, но продолжал осторожно и понемногу подливать в мой стаканчик. Мне же казалось, что водка почти не действует на меня. И как зачастую бывает, в этом я ошибался.