Письмо из прошлого

— Но она же не плачет, — с негодованием отзывается бабушка. — В наши дни, знаешь ли, грудью уже никто не кормит. В смесях полным-полно необходимых питательных веществ.

— Хочешь, чтобы бабуля прочитала тебе сказку на ночь? — спрашивает меня папа.

— Я хочу остаться с мамочкой, — прошу его я. — Хочу помочь ей накормить малышку Горошинку.

— Просто иди с папой, — резко обрывает меня мама, и я вижу, как девчушка, которой некогда была я, отшатывается, словно ее ударили. — Я приду и поцелую тебя на ночь.

— Пойдем, милая. — Папа и бабушка Пэт выводят меня из комнаты.

Съемка продолжается. Несколько секунд мама смотрит куда-то поверх головы Горошинки, и ее рука сжимается в кулак, а затем очень медленно она расстегивает блузку. Еще несколько секунд малышке требуется, чтобы найти сосок и начать пить. Пока она это делает, мама шарит свободной рукой в сумке, сует в рот сигарету и закуривает. Глубоко затягивается и откидывает голову, чтобы дым не попал на ребенка, а затем, спустя мгновение, выпивает целый бокал хереса. После — еще один. Она наполняет один бокал за другим, снова и снова, пока малышка не засыпает у ее на груди. Мама откидывает голову на подушки. Пепел на ее сигарете становится все длиннее и длиннее. Съемка продолжается, и мы с Горошинкой смотрим, смотрим и смотрим…

А потом приходит папа, вынимает окурок у нее из руки, тушит его и выключает камеру.

— Почему она решила показать нам именно это? — дрожащим голосом спрашивает Горошинка. — Ты думаешь… думаешь, она чувствует свою вину в моей зависимости? Неужели то, что она не стала заморачиваться и бросать пить и курить, когда я родилась, — а может, и во время беременности, — привело к тому, что я стала такой, какой стала?

— Мы видели все это лишь один раз, — говорю я.

— Но она сама выбрала именно этот фильм. — Горошинка поворачивается ко мне. Она сидит подтянув колени к груди и обхватив их руками. — Это должно что-то значить. Она хотела нам что-то показать. Она думала, что все это ее вина: алкоголь, наркотики, сорванная учеба… и… возможно, она права, Луна, потому что у нее в этом фильме такое выражение лица… когда она закрывает глаза после того, как напилась, чтобы заглушить боль. Я хорошо знаю это выражение, я сама все это чувствовала и каждый день хочу почувствовать.

Горошинка вскакивает и начинает метаться по комнате.

— Черт, я хочу выпить!

— Не нужно. Слушай… о’кей, может, мама и правда думала, что это ее вина…

— Тогда, получается, что это одна из тех вещей, с которыми она не могла смириться и жить? А я… одна из тех причин, по которым она покончила с собой?

Она мечется из угла в угол, ее голос истончается, а пальцы спутываются.

— Это все я, я сделала это с ней. Я заставила ее чувствовать себя такой виноватой, это все я.

— Нет, Горошинка! — Я хватаю ее за плечи и заставляю остановиться.

— Я разрушила свою жизнь, и это разрушило ее жизнь, из-за этого она не смогла двигаться дальше… — Она медленно качает головой, ее черные глаза наполняются слезами.

— Нет, нет! — Я прижимаю ее к себе и крепко обнимаю. — Нет. Мама не винит тебя, она никогда тебя не винила. Она просто хотела показать нам, как демоны тащили ее вниз. Разве она когда-нибудь бывала жестокой или злой?

— Но тогда она…

— Да, но я этого не помню. Я помню, как она пела тебе на ночь, помню, как зажигала свечи в лесу и превращала наши игры в куклы в настоящее кино. Я знала, что она курит, она курила всю нашу жизнь, но не помню, чтобы она курила при нас. А ты?

Горошинка качает головой.

— И да, иногда она пила — когда депрессия особенно сильно наваливалась, когда папа не мог вытащить ее из постели, и мы готовили сэндвичи к чаю. Но при этом я не помню, чтобы она напивалась при нас. А ты?

— Нет, но…

— Разве ты не видишь? — говорю я, чувствуя, как Горошинка постепенно расслабляется у меня в объятиях. — Она была прекрасной матерью, любящей, самой лучшей, веселой и доброй матерью на свете, несмотря на то, что с ней случилось и к чему это привело. И она была такой именно из-за нас, она сражалась со своими демонами ради нас, ради того, чтобы быть с нами. Она выбрала этот фильм не для того, чтобы обвинить тебя. А для того, чтобы сказать «прости».

— Ей не за что было извиняться, — бормочет Горошинка. — Я никогда не хотела, чтобы она винила себя за мой выбор.

— Мы не можем этого изменить: ни то, как она себя чувствовала, ни то, что она вынуждена была сражаться со своими демонами, — говорю я. — Не можем с тех пор, как это произошло, и она… сделала то, что сделала, и сбежала. Не думаю, что у нее была возможность вернуться назад и стать той, кем она была.

— Луна, давай просто уедем! Поехали домой! Оставим здесь эту коробку и просто будем с папой, ведь он любит нас больше всего на свете. Забудем все, что случилось на этой неделе, потому что до того, как мы посмотрели тот, первый фильм, ничего этого не было.

— Мы не можем, не сейчас, — говорю я.

— Да почему? — настаивает, почти умоляет Горошинка, которая очень боится показаться трусишкой.