Письмо к моей дочери

Я хорошо вписалась в эту парижскую компанию. Все мы похвалялись своей молодостью, умом и талантом – как будто сами создали для себя эти дары.

Самия сказала, что они с мужем бо́льшую часть года проводят в Дакаре, столице Сенегала, и будут рады видеть меня у себя в гостях. В Сенегал я приехала лишь много лет спустя, но телефонный номер, который они мне когда-то дали, все еще работал. Меня пригласили на ужин.

Я вошла в красиво обставленную гостиную – внутри звучал смех и лед позвякивал в бокалах. Гостей не делили по расам. На буйную вечеринку собрались как европейцы, так и африканцы. Самия ввела меня в небольшую группу, стоявшую возле двери, и участвовала в разговоре до тех пор, пока не подошел слуга и не предложил мне выпить.

Я перемещалась от группы к группе. Родным языком Самии был серер, я же на серере не говорила, да и здешний французский мне было сложно понимать из-за сенегальского акцента. И вот я оказалась возле открытой двери, за которой гости стояли вдоль стены, чтобы не наступить на прекрасный восточный ковер, лежавший в центре комнаты.

В Египте у меня была одна знакомая, которая не позволяла своим слугам ходить по коврам, заявляя, что снашивать дорогие ковры позволено только ей, ее родным и друзьям. Самия тут же упала в моих глазах. Судя по всему, она предупредила гостей, что не обрадуется, если кто-то станет наступать на ее ковер. Мне сделалось любопытно: в каких словах она сформулировала свое предупреждение? Я решила это выяснить.

Я зашла в комнату и, делая вид, что рассматриваю картины на стене, встала на самую середину ковра, потом развернулась и пошла назад, к другой картине. Я, наверное, пересекла этот ковер раза четыре-пять. Гости, сгрудившиеся по краям, отвечали мне бледной улыбкой. Может, еще и удастся их убедить, что ковры для того и созданы, чтобы по ним разгуливать.

Сенегалка в платье из белой парчи улыбнулась и вступила со мной в беседу. Она оказалась писательницей, мы заговорили о книгах. Разговор вышел настолько интересный, что я едва не пропустила следующую сцену. Появились две служанки, свернули ковер, по которому я прогулялась, и унесли его из комнаты. И тут же вернулись с другим, не менее прекрасным. Расстелили его, разгладили.

А после этого расставили на ковре бокалы, положили огромные сервировочные ложки, свернутые салфетки, принесли приборы, вино, графины с водой. Потом туда же, на ковер, водрузили миску с дымящимся рисом с курятиной.

Появились Самия с Пьером, хлопнули в ладоши, требуя внимания. Самия объявила, что сейчас будет подано самое популярное сенегальское блюдо, «яссах, для нашей сестры из Америки. – Она махнула рукой в мою сторону и добавила: – Для Майи Анджелу. Садимся?»

И все гости опустились на пол. У меня пылало не только лицо, но и шея. По счастью, кожа у меня шоколадно-коричневая, и никто не заметил, как я сгораю со стыда. Экая эта Майя Анджелу умная и воспитанная, что прогулялась по скатерти.

Я села, однако глотать было нелегко. Приходилось проталкивать пищу сквозь узкое горло смущения.

Мудрый человек, оказавшись в незнакомой культурной среде, не станет навязывать новшеств, предложений, уроков.

Полная простота есть верх изощренности.

16. Бессмертный серебряный экран

Много лет прошло с тех пор, как Американский киноинститут решил воздать должное Уильяму Уайлеру, одному из самых плодовитых и востребованных голливудских режиссеров. Меня, как члена совета попечителей, попросили принять участие в церемонии. Я должна была сказать простую вступительную речь. Разумеется, такое предложение мне польстило, и я его приняла.

Мероприятие проходило в шикарном отеле «Сенчери плаза», на него собрались самые известные и богатые актеры и актрисы того времени. Прибыли Фред Астер, Одри Хепберн и Грегори Пек. Среди гостей блистали Уолтер Пиджен, Грир Гарсон, Генри Фонда и Чарльтон Хестон. Я, трепеща, сидела за столом и оглядывала зал. Вокруг виднелись лица, на которых зиждились мои представления о романтике, достоинстве и справедливости. Эти люди, появляясь на серебряном экране, воплощали в себе благородство, нравственность и красоту, рыцарственность и мужество. И тут в памяти всплыл кинотеатр в нашем городке в Арканзасе – кинотеатр, где царила сегрегация.

Каждый раз, когда мы с братом шли смотреть кино, нам приходилось терпеть враждебные взгляды взрослых белых людей; добравшись до кассы, мы оставляли там деньги, после чего нам грубо указывали на шаткую наружную лесенку, которая вела на балкон (его еще называли галеркой), куда допускались только чернокожие посетители.

Там мы и сидели, упираясь коленями в подбородок, в страшной тесноте, под ногами хрустели фантики от конфет и прочий мусор. Мы сидели, скрючившись, и учились тому, как надо будет себя вести, когда мы вырастем и станем красивыми, богатыми и белыми.