Питер Пэн и Венди. Дети воды. Ветер в ивах

Глубокая зелёная скалистая лощина, очень узкая, поросшая лесом. А среди деревьев, далеко-далеко под ним, – блеск ручья. Ах, если бы ему удалось спуститься туда! На берегу ручья он увидел крышу крохотного домика, вокруг него – клумбы и грядки крохотного садика. По садику двигалось что-то красное, отсюда оно казалось не больше мухи. Приглядевшись, Том рассмотрел женщину в красной юбке. Может быть, у неё найдётся что-нибудь поесть? В ушах у него снова зазвенело. Наверняка там внизу есть деревня. Там его никто не знает, да и новости из Усадьбы до них ещё не дошли, даже если сэр Джон и послал в погоню всю полицию графства. Сейчас он спустится туда!

Да, Том был прав, думая, что здесь о нём ничего не знают, ведь он пробежал добрых десять миль. Но он ошибался, полагая, что спустится за пяток минут, – домик был на расстоянии не меньше мили, да ещё и на тысячу футов вниз.

Однако он был храбр и потому пустился в путь. Ноги он давно уже натёр, и он просто умирал от голода и жажды. А колокола звонили так громко, что он подумал, уж не в голове ли у него они подняли такой трезвон? Но река внизу пела и сверкала на солнце, и вот что он услышал:

Чиста и прохладна,
Чиста и прохладна
В ручье, что смеётся,
И в тихом пруду,
Чиста под утёсом,
Чиста у ограды,
Где церковь старинная,
Дети в саду,
Где всё безмятежно,
Всё дышит покоем,
Я с рыбкой и птичкой играю шутя,
Чиста и прозрачна для чистых душою,
Умойся, напейся, и мать и дитя.

Мутна и зловонна,

Мутна и зловонна
Течёт через город дымящий река,
Где серые доки,
Где чёрные стоки,
Где грязные душат меня берега,
Где жирная пена в потоке клубится
И птицы испуганно мимо летят…
Ну кто же над грешницей может склониться?
Прочь, прочь поспешите, и мать и дитя.

Сильна и свободна,
Сильна и свободна
Сквозь шлюзы открытые к морю спешу,
Очистив потоки,
Ручьи и притоки,
Я снова простором и волей дышу,
Где солнышко волны мне позолотило,
Где воды прозрачны до самого дна…
Я словно душа,
Что когда-то грешила,
Но долго молилась
И вот прощена.

Я снова прекрасною стала рекою,

И мать, и дитя, вы побудьте со мною[4].

Глава вторая

Да, целая миля да ещё тысяча футов вниз.

Да, до домика было очень далеко, хотя Тому сначала показалось, что он бы шутя докинул камешек до садика, где возилась женщина в красной юбке. Дно лощины было очень узким, шириной с небольшое поле, а потом сразу тёк ручей. А дальше – серые скалы, серые болота, серые пустоши, всё серое-серое, до самого неба.

Ну вот, Том зашагал вниз. Сначала – три сотни футов крутого каменистого склона, поросшего вереском, он совсем ободрал себе ноги, прыгая с камня на камень – прыг-скок, бум-бум, и ему всё казалось, что он легко закинет камешек в сад.

Потом три сотни футов по известняковым террасам, таким ровным, как если бы плотник измерил их своей линейкой и вытесал одну под другой. Там ничего не росло.

У вас бы, наверное, закружилась голова, но у Тома ничего такого не бывало. Он был, как я уже упоминал, храбрым маленьким трубочистом; оказавшись на вершине крутого утёса, он не стал кричать «Папа, папа!» (впрочем, у него ведь не было папы), нет, он лишь промолвил:

– Годится!

Несмотря на то что очень устал, он запрыгал вниз, со склона на склон, по камням и кустам, кувырком и кубарем, как будто он был весёлой обезьянкой и у него было четыре руки.

Но он так и не заметил, что наша знакомая ирландка следует за ним.

Но теперь он уж вовсе устал. Пылающее солнце иссушило его, влажный лес совсем выдавил из него остатки сил. Пот стекал с него ручьями, он тёк даже с кончиков пальцев на руках и на ногах, и Том стал чище, чем был. Но там, где он прошёл, оставались грязные следы, и тёмный след так и остался на утёсе. В Вендейле же с тех пор развелось множество чёрных жуков, и всё из-за Тома: папа-жук, прародитель всех сегодняшних чёрных жуков, как раз собирался на собственную свадьбу, нарядившись в небесно-голубой сюртук и алые гетры… и тут мимо прокатился чумазый Том.