Пламя

Все эти комедианты были одеты в стилизованную и экстравагантную версию какого-нибудь наряда, известного на их родине. Все, что совершенно очевидно, намеревались изобразить распущенную индивидуальность обычного человека. В своем поведении они сочетали жесты и мимику ставшего уже почти легендарным киноактера Чаплина с отличительными признаками привилегированных средневековых шутов. Порой они просто семенили, восторженно и нелепо, рядом с колонной, забегая то с одной ее стороны, то с другой, тщетно пытаясь соответствовать жестко регламентированному поведению своих товарищей; порой, словно разрываясь между чарами группы и личным влечением, они вдруг выделывали неудачный антраша, а затем сконфуженно снова переходили на шаг, пытаясь с преувеличенно восторженным видом подстроиться под общий ритм. Иногда они останавливались, чтобы пошутить с отдельными зрителями, а затем с отобразившимися на лице волнением и раскаянием поспешить вернуться на свое место. Время от времени один из них пристраивался к руководителю колонны, имитируя его полную важности осанку и военную поступь. Судя по всему, эти клоуны прошли тщательный отбор и были высококвалифицированными артистами, так как они ухитрялись подметить даже мельчайшие машинальные, назойливые или заносчивые маньеризмы предводителей и спародировать их в уничтожающем, но в то же время доброжелательном стиле. То было отчасти лестное, но иногда и сокрушительное имитирование, с которым дети зачастую воздают должное старикам, и отчасти — дружеское осмеяние, с которым взрослые могут поумерить кипучий энтузиазм молодых. И таков был их артистизм, что, несмотря на критику отдельных лидеров и всеобщее исступление, никому даже и в голову не пришло усомниться в полном принятии ими духа всего празднества.

Своей поразительной кульминации это дерзкое нововведение достигло во время завершающей церемонии, которая проходила также на Грейт-сквер. Как обычно, последние из национальных колонн поприветствовали высоких официальных лиц и проследовали на отведенное им на площади место. Знаменосцы в надлежащем порядке вынесли флаги всех наций на свободное место перед помостом, и все вместе поклонились до земли перед великим «Штандартом человечества», затем встали по стойке смирно в ожидании окончания церемонии. Один за другим главы наций поднимались на помост, отвешивали глубокий поклон президенту Мира и протягивали ему книгу, в которой были перечислены достижения каждого отдельного народа за прошедший год. Затем последовали обычные радиообращения высокопоставленных чиновников, завершившиеся речью президента Мира, в которой тот подробно разобрал современное положение дел в обществе и состояние человеческого рода в целом.

Происходящее на помосте, как и вся процессия, естественно, транслировалось по телевидению. Но завершающую церемонию решено было показать крупным планом, чтобы весь мир смог рассмотреть ее в подробностях. На этот самый момент, когда взоры всего человечества были устремлены на поднявшихся на помост мировых лидеров, и пришлось самое дерзкое из нововведений этого празднества. Среди великих мира сего каким-то образом затесался один из придворных гаеров, принц шутов, облаченный в одежды, символизирующие Обывателя. Этот индивид был в совершенно ином гриме, нежели его более скромные коллеги по ремеслу; и несмотря на искрометный юмор, во всем его перформансе чувствовалось нечто печальное, жалостное и заторможенное. По большей части он просто стоял, глядя на приветствующих зрителей представителей наций или слушая их выступления, но время от времени начинал расхаживать взад и вперед по помосту, поигрывая шутовским скипетром, к которым был привязан воздушный шарик с весьма приблизительно нанесенными на него контурами континентов. Иногда же, слушая речь, он, молча и украдкой, с отсутствующим видом, принимался имитировать жесты оратора или отходил в сторону, чтобы спародировать какого-нибудь аплодирующего сановника. Так, посредством своей деликатной и мимолетной мимики, он раскрывал уязвимые места тех политических звезд, среди которых находился. Почти все они с честью выходили из данного испытания, порой даже любезно подыгрывая шуту, но когда кому-то, после его очередного колкого выпада, не удавалось скрыть свое чувство обиды, Шут, замечая это, тотчас же переставал дурачиться и, вскинув брови, отворачивался.