Пламя

— Со мной, — продолжало пламя, — случилась другая беда. Даже не знаю, сколько миллионов земных лет я прожил с моим дражайшим спутником в ярком мире солнца. Как и вы двое, мы тоже были на удивление разными; он — общительный, наделенный даром заводить тысячи друзей, я — посвятивший себя духовной науке. После столь долгого союза любовь достигает немыслимой для вас гармонии; тем более при наличии телепатического контакта. Мы делились буквально каждой мыслью, каждым мимолетным, неясным образом, и все же мы были не отдельным, соединившимся «я», но оставались существующими в тонкой гармонии «мы». Делясь каждым опытом, каждым переживанием, каждой мыслью, движением и желанием, каждый из нас сохранял «свое». Мой спутник лучше всего проявлял себя в восхитительных концептах пламенного танца и массовой хореографии, но выполнял и офисную работу, связанную с лечением пострадавших от суровости климата в нижних или верхних слоях. Через него и я (хотя и, в силу моей натуры, в одиночку) обзавелся тысячью друзей. Беря его таланты и умения, я обогащался и его пониманием сути вещей. Его милосердие и смелость в спасательной работе формировали меня так же, как если бы эти качества демонстрировал я сам. Я же, в свою очередь, отдавал ему мои познания в духовной науке.

Воцарившееся молчание длилось так долго, что в конце концов я, не выдержав, спросил:

— И, однако же, все кончилось плохо, да?

— Когда сформировались планеты, — ответило пламя, — он (или, быть может, вы полнее осознаете масштаб катастрофы, если я скажу «она») остался там, на солнце. Какое-то время нам еще удавалось общаться телепатически. Расстояние, как вам известно, не является помехой для экстрасенсорного восприятия. Совсем недолго, как мне казалось — хотя на самом деле, конечно же, на протяжении тысяч лет, — я жил двумя жизнями: жалкой — на расплавленной планете и полной жизнью моего возлюбленного в знакомых условиях на солнце. Но, как вы уже слышали, земным ссыльным и солнечной популяции становилось все труднее и труднее поддерживать контакт, и в конце концов связь оборвалась. Мало-помалу соединявшие нас нити оборвались, и нам пришлось мучительно и постепенно привыкать к самодостаточности. Теперь нас объединяют лишь воспоминания.

Пламя замолчало, и я сказал:

— В вашем случае потеря была ударом судьбы; в моем — следствием моего упорства в болезненной одержимости.

— Да, вы были одержимы и не могли поступать иначе, как только следуя вашему вдохновению. Возможно, будь вы благоразумнее, вы бы не потеряли вашей любви. Но чего еще ожидать от эфемерных, эгоистичных существ, одержимых силой, несоразмерной их мудрости?

— Силой, несоразмерной их мудрости? Какая еще сила владела мною, если не обычная жажда научного поиска?

Не ответив на мой вопрос, пламя развивало свою тему.

— Понесенная вами и мною утрата не озлобила ни вас, ни меня. Возможно, теперь, после нее, мы острее осознаем, что такое любовь, каким может быть братство. Возможно, она подготовила каждого из нас к главной в нашей жизни работе — установлению общности между нашими двумя видами, сколь бы разными они ни были.

— Да, — сказал я, — и чем больше между нами различий, тем богаче будет общая жизнь, пусть даже одни из нас — люди, а другие — язычки пламени.

Я ощутил тепло его признательности.

— Мне еще многое нужно сделать, чтобы вы осознали: наш вид реально существует, — продолжало пламя.

— Как и у вас, наше физическое существование зависит от физических процессов. Из вашей науки мы узнали, что если у вас жизнь зависит от химических изменений, то наши физиологические процессы схожи, по сути, с радиоактивными изменениями в фотосферах звезд. На солнце, как я уже говорил, мы жили в среде, где наши газообразные тела постоянно испытывали яростное воздействие физической энергии. Большую опасность представлял динамический удар нарастающей силы, грозивший разрывом газообразного тела. В те дни подпитка происходила сама собой, бессознательно, как у вас дыхание. Но в зябких кострах земли, как вы уже видели, нам приходилось постоянно перемещаться над тлеющими угольками, расщеплять некоторые их атомы и поглощать выделяющуюся радиацию. Более подробного рассказа о наших физиологических процессах от меня не ждите — я ничего не знаю. Все научные знания о собственной природе мы получили, применив к опыту нашей телесной жизни принципы, позаимствованные у вашей науки через умы ваших ученых. Обладай мы вашей физической силой, возможно, мы тоже смогли бы создать экспериментальную науку. Но нет; в газообразном солнечном мире не за что держаться, там нет ничего прочного, а стало быть, нет и никаких возможностей для проведения экспериментов. На земле нам пришлось столкнуться с твердым состоянием, но мы избегали смертельного холода и потому не развили органов, с помощью которых могли бы оперировать с твердыми телами.

И еще одно вам следует знать о нас. Так как потенциально мы бессмертны, размножение для нас — процесс редкий. Вернее сказать, есть два вида размножения.