Пламя

Один из этих экзотичных особняков, судя по всему, был моим собственным, так как я вошел в него без разрешения. Это было восхитительное, даже роскошное здание, и мне подумалось, что, изменив свой мир, я поднялся и по социальной лестнице.

На шум моих шагов появился камердинер в чем-то напоминающей «бифитерскую» ливрею. Бросив ему мой купальный костюм и полотенце, я открыл дверь прихожей и прошел в гостиную. Прежде чем я успел рассмотреть ее, с разбросанных по полу подушек поднялась женщина и заключила меня в объятия.

— Какой же ты, Том, однако, негодник! — сказала она с широкой улыбкой. — Не прошло и месяца, как мы поженились, а ты уже изволишь опаздывать к воскресной трапезе! Но сама, дурочка, виновата: не следовало отпускать тебя на эти порочные азиатские водные процедуры одного, без присмотра!

Будучи холостяком, я должен был бы прийти от такого приема в некоторое замешательство, но обнаружил, что обнимаю ее с самоуверенностью собственника и целую ее губы с жаром.

— Бегги, любимая, дай-ка мне как следует тебя рассмотреть, — сказал я. — Хочу убедиться, что ты по мне действительно скучала.

Итак, это была моя жена, звали ее Бетти, мы поженились с месяц назад и, похоже, еще не приелись друг другу. Она была блондинка, роскошный образец нордического типа. За блеском смеющихся глаз я различил неподдельную искренность. Высокая; под зеленым шелковым кимоно скрывалась фигура амазонки. Когда она наконец разомкнула объятия и, улыбаясь через плечо, упорхнула в соседнюю комнату, я спросил себя, как мне удалось убедить столь чудесное создание выйти за меня замуж.

Прозвучал гонг (китайская бронза), призывая к воскресному обеду. Я бросился наверх, чтобы принять душ, но на лестничной площадке встретил наших японских гостей. Он оказался стройным, средних лет мужчиной в парчовом костюме сдержанного серого цвета; она, гораздо более молодая, — изящной женщиной в темно-синих чесучовых брюках и малинового цвета блузке. Она уже прошла освещенное место, и потому ее лица я практически не видел.

Я глубоко поклонился и заговорил по-японски. Было довольно-таки страшновато наблюдать, как подходящие мысли возникают в моем мозгу и гладко излагаются на совершенно незнакомом, как я полагал, мне языке.

— Надеюсь, сэр, утро выдалось для вас удачным, и сегодня вам не нужно будет снова нас покидать. Мы хотели бы представить вас кое-каким нашим друзьям, которые давно мечтают свести с вами знакомство.

Супруги ответили на мое приветствие, но как-то невесело. Вскоре я обнаружил, что для уныния у них действительно имелась причина.

— Увы, — сказал гость, — наш утренний опыт подсказывает, что лишний раз на публике показываться не стоит. С тех пор как разразился кризис, ваши соотечественники не очень хорошо относятся к людям с желтой кожей. Если позволите, мы поживем у вас, пока я не улажу дела, и наш корабль не будет готов к отплытию; но ради вашего и нашего собственного блага будет лучше, если мы постараемся избежать возможных неприятностей.

Я хотел было возразить, но он поднял руку, улыбнулся и увел жену вниз.

Помывшись в выложенной плиткой ванной с хромированными кранами (они закручивались в противоположную сторону), я поспешил в нашу спальню — причесаться. Увидеть в зеркале привычное лицо было для меня огромным облегчением; но, то ли вследствие освежающего купания, то ли действия причин более продолжительного действия я выглядел более здоровым и процветающим, нежели в другом моем мире.

На туалетном столике лежала газета. Основная ее часть была на английском, но парочка колонок и несколько рекламных объявлений — на японском. Я смутно помнил, что читал ее в постели за чашкой утреннего чая. Называлась она, кажется, «Санди Уочман». Я развернул ее и на первой же странице увидел крупный заголовок: «УЛЬТИМАТУМ ЖЕЛТОЙ РАСЕ. РУКИ ПРОЧЬ ОТ ЕВРОПЫ. БРИТАНИЯ ВСТАНЕТ НА ЗАЩИТУ СВОИХ СОЮЗНИКОВ».

Звонкий голос Бетти предложил мне поторопиться и не «заморачиваться» так моим туалетом.

Когда я спустился вниз, она объясняла гостям, на своем сносном, но довольно-таки небрежном японском, что снова поймала их на слове и распорядилась приготовить для них типичную английскую пищу.

— Хотя, — добавила она с едва заметной эмфазой, — сами мы уже привыкли к восточной диете.

Пришлось мне нарезать на кусочки старый добрый английский ростбиф и одновременно вести пустой разговор на японском. Судя по той легкости, с которой я сочетал эти два действия, и то, и другое, вероятно, были мне привычны.