Пламя и ветер

Долго, долго лежал пекарь Хлум, днем ему было спокойно, а по ночам его мучили кошмары. Когда они оставляли Хлума, наступало блаженное чувство облегчения, больному казалось, что яркий свет озаряет его и чьи-то ласковые, нежные руки приподнимают и несут все выше и выше, к сиянию, к пылающему огню, у которого Хлум работал всю жизнь, к безграничному, светлому, горячему, всепроникающему солнцу.

Он умер в апреле, когда земля готовилась к новому цветению.

Весть о его смерти подал городку маленький колокол, в который звонят по беднякам.

День был ветреный, по небу низко ползли студеные набухшие тучи. Временами моросило. На ветру и в дожде прерывисто звонил этот колокол, словно лаяла промокшая собачонка в неуютной, мрачной мгле:

Умер гол, умер гол,
умер гол...

После пекаря Хлума остался только томик стихов Карела Гавличка-Боровского да рабочая книжка с подписями нанимателей в разных сельских местностях, а также пражского хозяина Кршижа из пекарни на Староместской площади, напротив башенных часов.

Arbeits-Buch, enthaltend vierzig mit so tausenden Zahl versehene Blatter. Рабочая книжка, содержащая сорок страниц, со сплошной нумерацией от единицы...

Гавличка пекарь читал в дождливые ночи, сидя у пылающей печи.

В рабочей книжке были подписи тридцати с лишним работодателей.

И это все. Да еще долг венской тете Анне.

После похорон Хлума исчез пес Милорд. Говорили, что он несколько раз прибегал в бывшую лавку Хлума. А также что кладбищенский сторож каждый день отгонял его от могилы хозяина.

Куда он делся?

Мария была уверена, что этот старый свидетель их благоденствия и упадка умер от голода — Милорд так тосковал, что ничего не ел. Тосковал по Хлуму, по человеку.

Видно, нестерпимая, смертельная тоска бывает не только в человеческом сердце.

2

Мария Хлумова перебралась в квартиру подешевле. Она сняла комнату с кухней в той части поселка, которую прозвали Худа Либень, и стала держать нахлебников-квартирантов. Со слезами вспоминала она прекрасные первые годы своего замужества и не могла примириться с тем, что ныне превратилась в служанку и кухарку у чужих людей. Ей было еще тяжелее оттого, что Петр не искал работу, торчал дома, уткнувшись в книги, а вечерами бродил по городу. Он говорил, что зачислен в университет и поедет в Прагу учиться. Но ведь из этого ничего не выйдет! В Праге ему все равно не прокормиться. Неужели он здесь не найдет себе места?

Мать была недовольна его праздностью.

— Не думала я, что ты так нам отплатишь, — корила она сына, употребляя это «нам» за себя и за мужа, который для нее все еще был жив, и останется с ней до конца ее дней.

Петр смущенно пожимал плечами. Как мог он сказать, что уже не раз искал работу, но нигде ничего не шел. Не наймут же его, в самом деле, грузить бочки, таскать мешки или подметать улицу.

— Хороши у тебя товарищи! Уж я не говорю, что ты гуляешь с девушками, гляжу сквозь пальцы на все твои романы, в них нет ничего серьезного, я знаю. Но зачем ты якшаешься с братьями Рейголовыми? И с Младшим Чешпивой я тебя видела, и со всей этой темной компанией.

— Мне нечего стыдиться своих товарищей по школе, — ответил Петр. — Ты не права, мама, и меня безделье тяготит, но что поделаешь? Поеду-ка я в Прагу, там легче найти работу.

— Правильно, — кивнула мать. — «Надо всегда надеяться на лучшее, — твердила она себе. — Если даже все от тебя отвернутся, надо найти в себе силы, верить и выдержать. Стиснуть зубы и выдержать. Потом будет легче».

Петр сложил в чемоданчик немного белья и, нежно распрощавшись с матерью, уже заметно состарившейся, уехал.

Полгода бродил он в поисках работы и в Праге и в сельских местностях. Однажды ночью, осунувшийся, в разбитой обуви и с дырявыми локтями, он снова вернулся домой. Нигде никакой работы! О своих мытарствах он почти ничего не рассказывал.

Мать крепко обняла Петра, глаза ее просияли. Она долго и внимательно вглядывалась в сына. Как он похудел и возмужал! С радостью видела Мария в его лине отцовские черты. Вот и эта морщинка на лбу, как бороздка на непаханом поле, появлялась всякий раз, когда Петр задумывался.

Петр опять был дома. Он никуда не выходил, погрузившись в бумаги и книги, что-то писал, потом сжигал.

Только одним своим произведением Петр был доволен — стихотворением о скитаниях в Праге, о товарищах по несчастью.