Пламя и ветер

К вечеру Эмануэль пришел в харчевню Трезала, попросил еды и ночлега. Но тот, едва взглянув на его новенький документ, обернутый в газетную бумагу, выгнал пришельца на улицу.

— То-то, наверное, обрадуются Хлумовы, давненько он у них не бывал! — пробурчал себе под нос Трезал и обратился к жене: — Покойный пекарь рассказывал мне о нем. Ну и вид у него! Ему и милостыни-то никто не подаст. Ему, чтобы прокормиться, надо украсть или пристукнуть кого, да угодить в тюрьму.

У открытого окна харчевни стоял длинноволосый молодой человек и играл на скрипке. Это был Эвжен Трезал.

Енеба оперся о придорожный столб, ноги под ним подкашивались. В кармане он нащупал корку хлеба и моток конопляной веревки, вынул то и другое, корку сунул в рот, а веревку стал разматывать.

В этот момент до его слуха донесся звук скрипки.

Что это за песенка, где он ее слышал?

Когда-то в молодости, в далекой молодости...

Песенка была веселая, словно смеялся кто-то, но Енебе хотелось плакать. Ему вдруг привиделась цветущая лужайка, по ней идет девушка и заламывает руки... Из глаз ее, вместо слез, капает кровь... Анна, Аничка!

Нет, нет, это лишь призрак!

Эмануэль поспешно смотал веревку и быстро зашагал прочь, ноги снова повиновались ему, он почти бежал.

Скрыться бы от самого себя!

Он свернул с тракта на проселочную дорогу, что шла задами вдоль раньковских садиков. Быстро смеркалось, на темном небе появились мириады звезд.

Эмануэль отыскал заросший травой овражек близ какого-то строеньица с башенкой, прилег там и смотрел на звезды. Сердце у него учащенно билось. Лучше бы оно выскочило и разбилось о камень!

Он вынул веревку и повертел ее в руках. Услышать бы еще разок эту скрипку и напиться до бесчувствия!..

Они спал и не спал, ему снилось, что Анна лежит рядом с ним и он почти касается ее лица, бледного в свете мерцающих звезд. Видение это или действительность? Вся его жизнь — мираж!

Дважды за ночь рядом проезжал товарный поезд с таким грохотом, словно обрушивалась лавина. Эман вскакивал, но, как только утихал грохот, снова ложился и засыпал.

В третий раз его разбудил смех. Он открыл глаза, над ним стояли двое подростков. Эмануэль быстро сел.

— Вам чего? — сердито спросил он.

— Ничего. Смотрим, как вы спите тут, на жесткой постельке, и сами похожи на кучу тряпья! — сказал один, а другой сдвинул шапку набок и, разглядывая Эмануэля, добавил:

— А вы не сбежали прямехонько с того света?

— Сдается мне, что да, — сказал оборванец. — Ладно, не беспокойтесь, скоро я туда вернусь.

— А нам на это начхать.

Подростки — это были братья Рейголовы — возвращались с ярмарки в Себегледи. Они уже несколько дней не были в родном городе, по которому, впрочем, совсем не скучали. Но что поделаешь, из любого другого места их могли выгнать, а из Ранькова нет.

— Ищете счастья? — осведомился Франтишек Рейгола, присаживаясь рядом. Иозеф уселся с другой стороны.

— А вообще, кто вы такой, сударь? Мы вас тут никогда не встречали.

— Кто я такой? Никто.

— Никто? — удивился Франтишек.

— Стало быть, мы вас не видели и не слышали, а? — вставил его братец.

— Я человек, который хуже пса, — сказал Енеба, посмотрел на обоих близнецов и усмехнулся. — Хуже паршивого пса. Вроде вас.

— Этого нам еще никто не говорил, пан Никто, — сказал Франтишек, сплюнул в высокую траву и засвистел.

— Он прав, — бросил Иозеф и, обняв руками колени, уставился на небосклон, где быстро занимался розовато-лиловый рассвет.

— Угостил бы я вас сигаретой, папаша, — сказал, закуривая, Иозеф. — Да доктора не велят курить на голодный желудок. Повредит вашему здоровьицу.

— Будешь трепаться, получишь по зубам, сосунок, — сердито отозвался незнакомец.

— Я не шучу, папаша, я всерьез. Прежде надо перекусить. — И он протянул Эмануэлю колбасу на промасленной бумаге.

Лицо бродяги прояснилось, он быстро схватил еду.

— Не такие уж мы подонки, как вы изволите думать, пан Никто!

На прощанье они подали Енебе руку и низко поклонились, сняв шапки.

— Передавайте привет всем встречным, — сказал один.

— Смотрите не промокните, когда пойдет дождь! — добавил другой.

Жуя колбасу, Эмануэль откликнулся какой-то непристойностью. Близнецы ушли, Иозеф насвистывал, как дрозд, песенку:

Пепичек, Пепичек...

Взошло солнце, леса и поля заблестели в его лучах, но город все еще тонул в тумане.

Эмануэль уселся на насыпи и глядел на старую, кривую и изломанную озорниками яблоню, что росла около часовни.

Одинокий человек склонен разговаривать сам с собой, в нем словно живут двое, один спрашивает, другой отвечает.

«Как же я вчера не заметил этого дерева? Самое подходящее! — сказал себе Эмануэль и полез в карман за веревкой. — Но что это? Веревки нет. Куда же она делась? Видать, выронил где-то! Если пошарить как следует, может, она и найдется, но лучше не надо, лучше не надо!»

— Нет, нет, нет, больше ты меня пугать не будешь, ха-ха!

Слабая искорка надежды зажглась в его душе.