Пламя и ветер

Спустя некоторое время Мария познакомила его с привратником Бабкой и его женой, бездетными, немолодыми супругами. Иозеф терпеливо высиживал у них по воскресеньям, ожидая, когда, хоть на минутку, прибежит сверху Мария.

Привратник был ярый патриот, но тщательно скрывал свои взгляды от хозяев. С Иозефом он стал откровенен, лишь основательно «прощупав» его. Бабка когда-то выучился на столяра, но, прослужив семь лет в солдатах, забыл свое ремесло и слишком дорожил местом привратника в Туновском дворце, чтобы открыто проявлять свои патриотические чувства. Он с увлечением стал украдкой читать газеты, которые приносил Хлум. Жена его говорила только по-чешски, а по-немецки знала лишь несколько слов. Родом она была из Ходского края и до сих пор изъяснялась на ходском диалекте, за что муж нередко посмеивался над ней.

— А я не стыжусь своего выговора, так и отец мой и мать говорили, а меня и пани Немцова[16], писательница, за это даже хвалила.

Еще до замужества Бабкова служила на Пршикопах, в доме «У трех лип», где жило также семейство Немцовых. С их прислугой Марией Лангамровой, тоже уроженкой Ходского края, будущая привратница была дружна. Позже Мария перешла в кухарки к Палацким[17] и Ригерам[18] на Пасиржской улице, а к Немцовым поступила ее сестра Барушка.

— Как сейчас помню госпожу Немцову, — рассказывала привратница. — Красавица была, покуда не расхворалась. От рака, видно, она умерла. А жили они бедно, едва перебивались. Сколько ей было лет? Пожалуй, сорок один — сорок два. Разве это возраст! Моей подружке Лангамровой жилось у них, как у близких людей. Хозяин чудной, правда, был, зато уж хозяйка — золотой человек! Для Марии она была родней матери. Маня за нее готова была в огонь и в воду.

У Палацких было уже не то. Тоже хорошее место, очень хорошее, и жалованье приличное, но пани Немцову Мария никак не могла забыть, навещала ее до самой смерти. Какая ж она была добрая, ласковая, славная, кто знал ее, вовек не забудет... В последние дни она все просила пить, и чтоб вода непременно была из колодца, что на Сеноважной площади. Я частенько носила ей воду оттуда, — добавила привратница.

Хлум любил воскресным вечерком посидеть у привратника. Сколько услышишь разговоров и воспоминаний.

Он и Мария сидели, держась за руки, а перед уходом целовались.

— Когда же мы поженимся? — шептала она.

Хлум не знал, что ответить. Разве может он жениться, если ему не прокормить Марию? Ей придется по-прежнему служить. А если родится ребенок? Тогда от нужды да беды не уйдешь.

Мария копила деньги на приданое, но сбережений все еще было мало, сносную пекарню не купишь.

Время летело.

4

В 1879 году во всех католических храмах читали энциклику папы Льва XIII, в которой он клеймил еретиков, под различными варварскими именами, как-то: социалисты, коммунисты и нигилисты, — во всех концах света расплодились. Участники этих еретических сект, объединившись, уже не только под покровом тьмы ночной сходятся на тайные свои сборища, но осмеливаются открыто выступать перед мирянами и свой давний замысел — подорвать общественные устои — стремятся претворить в жизнь.

Полиция австрийской империи не жалела сил, чтобы искоренить эти секты, арестовывала или этапом отправляла по месту рождения всех подозрительных. Запрещены были союзы и кружки, которые рабочие, поденщики и мелкие ремесленники с таким трудом создали для самообразования, взаимопомощи при безработице и болезни или чтобы общими усилиями отстаивать свои права,избавиться от рабской доли, сбросить оковы капитализма, бюрократии, деспотизма.

Пражская полиция могла похвастаться, что ей удалось посадить на скамью подсудимых шестнадцать членов сугубо опасного революционного союза, который был основан 7 апреля 1878 года в трактире возле костела св. Маркеты[19] . По закону о тайных союзах они были приговорены к тюремному заключению со строгой изоляцией и применением голодного режима. Приговоренные с достоинством подчеркивали, что они не террористы или нигилисты, а социал-демократы.

Пражские пролетарии были взволнованы. Янатка, да и Хлум пали духом, в первое время после суда им казалось, что рабочему движению урон нанесен надолго. Отныне рабочие не отважатся собираться и говорить о лучшем будущем, а их лидеры, выйдя из тюрьмы, займутся только своим ремеслом и не захотят связываться с политикой. Тем более что ремесло доходнее, чем сотрудничество в рабочей газете.

Крупные помещики, предприниматели, фабриканты еще в начале девятнадцатого века создали свои союзы; государство в лице духовенства, полиции и армии покровительствовало им, а рабочим милостиво разрешалось со стороны взирать на благополучие власть имущих.

Проповедники и чиновники метали громы и молнии в адрес бедного люда, который довольствовался чесночной похлебкой утром, в обед и на ужин и был благ яко наг.