— Здесь, стало быть, три недели и сидите?
— Лучше, чем в карцере. Или в могиле, — ответил двухцветный, зорко оглядывая нежданного гостя. — Вы кто? Не похожи на полицейского.
— И тем не менее я расследую преступление. Но не ваш побег, а убийство игуменьи.
Ольшевский кивнул, уже совершенно успокоившись.
— Вот оно что. А я наблюдаю, как вы тут с этим хорьком прокурорским ходите, — он мотнул головой в сторону окошка, — и не возьму в толк: кто такой? Я-то вам зачем? Не думаете же вы, что это я курицу черноперую прикончил? Посмотрите на меня. Похож я на психа, который станет тыкать кого-то иголками? Вы ведь интеллигентный человек и не верите в страшных жидов, добывающих христианскую кровушку для мацы.
Сказано было с мягкой иронией и обаятельной улыбкой. Однако суетливый молодой человек сразу не понравился Фандорину — тем, что не проявил никакого участия по отношению к женщине, столь яростного его оберегавшей, а уж после «черноперой курицы» у господина Ольшевского и вовсе не осталось шансов вызвать у Эраста Петровича симпатию.
— Так б-безвылазно тут и сидите? Даже по ночам не выходите — размяться, п-прогуляться?
— Чтобы меня Шугай зацапал? — доверительно, как у своего, спросил Ольшевский. — Вы ведь, конечно, слышали про этого лесного Чингачгука? Нет уж, мерси за такие прогулки. Я лучше здесь посижу. Скальп целее будет.
— Но в окошко-то вы ведь смотрите, за неимением других развлечений. И многое видите. Ночь с двенадцатого на тринадцатое августа, когда произошло убийство, помните? Что-нибудь необычное з-заметили?
Беглый каторжник обрадовался вопросу.
— Простите, как ваше имя-отчество? А я Борис Ольшевский, просто Борис, очень приятно. Действительно приятно — давно не общался с культурными людьми. Знаете, Эраст Петрович, я здесь много думал об этом чудовищном злодеянии, ибо досуга у меня, как вы можете догадаться, более чем достаточно, и готов поделиться с вами своими умозаключениями. Ничего экстраординарного в ту ночь не было, я бы услышал — у меня на нервной почве очень чуткий сон. В отличие от Милочки я не верю в то, что убийство мог совершить Чингачгук. Во-первых, сложновато для дикаря. Во-вторых, как бы он, спрашивается, туда попал, на Парус?
Оратор гордо посмотрел на слушателя: оценил ли тот блестящую дедукцию.
— Кто же п-преступник, по-вашему?
— Не преступник, а преступница. Известно ли вам выражение «герметическая ситуация»? Я люблю читать зарубежные романы про сыщиков, это развивает интеллект. Когда в силу каких-то причин существует жестко ограниченный круг подозреваемых и никто иной совершить преступление не мог, это в криминалистике называется «герметическая ситуация», по имени древнего мага Гермеса Трисмегиста, который умел запечатывать стеклянный сосуд при помощи волшебного заклинания. Здесь именно такой случай. Игуменью мог прикончить лишь кто-то из обитательниц острова. Они там в своем монастыре запечатаны, как в колбе. Таким образом, подозреваемых только трое.
— Почему т-трое? Монахинь ведь четыре.
— Одна дежурила в больнице. Так заведено: кто-то из них всегда оставался на ночь.
А вот это было нечто новое. Фандорин, уже готовый к тому, что ничего кроме пустой, велеречивой болтовни не услышит, быстро спросил:
— К-кого именно не было в обители?
— Еввулы, иеромонахини. Отвратительная мымра, злющая и сварливая. Она даже на игуменью всё время порыкивала. Я их всех со своего наблюдательного пункта изучил. В принципе, убийство могла совершить каждая. Сейчас я вам их опишу. Во-первых, там есть жуткая древняя старуха, которая никогда не вылезает наружу. Чуть ли не сто лет ей. Ее я не видел, только слышал про нее. Кажется, бодрая — обшивает всю больницу, вяжет пуховые пледы, очень недурные — легкие и теплые. А чем шьют и вяжут? — Ольшевский важно поднял палец. — То-то.
— Зачем столетней даме д-драгоценное распятие? — пожал плечами Фандорин.
— В этом возрасте нередко впадают в маразм и совершают самые дикие поступки. Померещилось что-то бабе Яге, и давай иголками тыкать. Вполне возможная версия.
— Хорошо. Дальше.
— Запросто могла выкинуть такую штуку и идиотка.
— Кто?
— У них там идиотка живет. Монголоидный синдром, знаете? Поросячьи глазки, еле лепечет. Ничего не соображает. Кто кроме полоумной будет сотни раз тупо тыкать иголкой?
— Например, тот, кому очень хочется б-богатства.