Платонов тупик

— А насчет книжки ты сходи в союз, в контору к Никанору. Он курирует издательства — и… В общем, это дело в его руках. Пойди, поплачь, может, разжалобишь. Без него… — Морошкин покрутил головой. — Ну, будь. Заходи.

— Спасибо… — пролепетал Чижиков ему вдогонку.

13

Про контору Никанора Чижиков слышал и раньше. Есть в большом союзе будто бы такой важный отдел и сидит там некто, который курирует все издательские дела писателей, распределяет, кого куда, кому сколько, кого когда. Ведал этим отделом уже несколько десятков лет Главный Координатор — писатель Никанор Никаноров, который за эти годы стал знаменит, именит и богат, так как распределял прежде всего свои издания и издания своих друзей и близких. Поэтому, наверное, и прозвали этот отдел координации конторой Никанора.

Когда Никанорова мошна стала трещать от непомерного количества денег и об этом стали усиленно говорить, он решил слегка облегчить ее — перечислил в фонд помощи пострадавшему от наводнения курортному городу один миллион сто рублей. И никого не удивил этот миллион, а все спрашивали: «А к чему эти сто рублей?» А Никанор лишь загадочно улыбался да поглаживал свою лысину, словно говорил сам себе: «Вот какой я молодец!» Не удивило никого и то, что Никанор после этого стал почетным гражданином курортного города и что на берегу Черного моря в черте города выросла роскошная вилла, на которую он не истратил ни копейки, но стал ее владельцем.

Идти в эту контору к этому Никанору Чижиков не решался, боялся, что с ним там не станут разговаривать: он ведь не член союза. Но Морошкин своим советом сподвиг его на этот шаг, и он на другой же день направил свои стопы к Никанору.

Подновив свою маску непризнанного гения, вскинув голову надменно, Чижиков вошел в приемную. Тут за секретарским столом сидела беленькая пампушечка и улыбалась какому-то мужлану с львиной гривой, который, видать, успешно и не впервые охмурял ее.

Пампушечка эта работала здесь уже лет пятнадцать, и пришла она сюда когда-то с определенной целью: подцепить в мужья солидного писателя. За это время она зацепляла уже штук восемь писателей, но все они оказались вовсе не солидными, у всех у них была одна страсть: поскорее и поближе пробиться к начальству. И как только эта сверхзадача завершалась успехом (или, наоборот, срывалась), они ее бросали. Тем не менее она не теряла надежды поймать свою мечту в девятый раз. Наверное, этот гривастый и был намечен ею для очередной пробы на должность мужа.

Когда в приемной появился Чижиков, они оба умолкли и посмотрели на посетителя так, будто тот вошел не в учреждение, а ворвался в их спальню, да еще в самый неподходящий момент. Пампушечка быстро и с большой досадой согнала с лица улыбку, но обращать свое внимание на вошедшего не спешила, следила за ним боковым зрением, изучала. Вскоре она безошибочно определила в нем неопытного просителя и, разочарованно дернув уголком рта, снова обратила свой взор на кудлатого. Но кудлатый-гривастый тоже смотрел на Чижикова изучающе — не потенциальный ли это его конкурент на подступах к Никанору: одно дело, когда просит один, и совсем другое, когда просят сразу двое. А к Никанору, как звали в миру Никанорова Никанора Никаноровича, ни с чем больше и не ходили, кроме как с просьбами. Пампушка снова погасила улыбку и уставилась на Чижикова.

— Я к Никанору Никаноровичу… — сказал Чижиков.

— Вы записаны к нему на прием?

— Нет.

— Вы член союза? — продолжала бесстрастный допрос пампушка.

«Вот оно, начинается…» — подумал тоскливо Чижиков и как можно нахальнее сказал:

— Я поэт. Моя фамилия Чижиков.

Пампушка раскрыла рот, хотела еще что-то спросить, но ее опередил гривастый.

— Чижиков! — закричал он. — Так я же тебя знаю! Из литинститута? Слы-ыхал! — И к пампушке: — Оригинальный поэт Чижиков.

— Ну уж, — поскромничал Чижиков, смущенно улыбнувшись, но в душе поблагодарил гривастого за рекламу.

— Очень приятно, — сказала ласково пампушка. — Никанор Никанорович сейчас занят, подождите.

— Хорошо. — Юрка отошел к окну, стал смотреть во двор.

— А я — прозаик, — подошел к нему гривастый. — Эразм Иванович Неваляйкин. — И протянул Юрке руку. — Тоже насчет изданий? — спросил он, кивнув на массивную дубовую дверь.

— Да-а… — замялся Юрка.

— Понимаю! — сказал Неваляйкин. — Я тоже. Трехтомник пробиваю. — Обернулся к секретарше: — Катюш, да кто там у него так долго?

— Ну какой вы, Эразм Иванович, любопытный. Я же вам сказала: женщина. — И, понизив голос, доверительно сообщила: — Дочь его, Нототения.

— Нототения? — удивился Неваляйкин. — Тоже пробивает издание?

Пампушка хохотнула:

— Не знаю.