Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016

* * *

На кладбище среди берез,
где воздух пополам с крапивою,
там, где природа в полный рост
стоит, не силясь быть красивою,

где между скрученных ветвей
то крест, то чудище античное,
сидит в засаде соловей –
такое вспыльчивое личное.

Ему и круча нипочем:
талант растрачивает попусту,
свистит, по сути, ни о чем,
срывается как крик над пропастью…

Клянусь, душа его пуста.
Не Лемешев совсем, не Собинов…
Но от любви поют уста,
в контексте кладбища особенно,

где разлеглась повсюду смерть,
куда зайти-то страшно с улицы,
где людям не на что смотреть,
а вот глядят – не налюбуются.

А вот стоят, открывши рты,
припадок соловьиный слушая.
И что скрывал как ужас ты
вдруг открывается как лучшее.

Не все ж нам тьма да власть ворон?!
Свисти, безмозглое ребячество,
чтоб, ухо навострив, Харон
забыл, зачем он нужен, начисто.

Чем не святой Иероним?!
Ведь вот лежит и не противится
смерть – переложенная им
кириллицей любви латиница.

* * *

В эпохе скончавшейся всё оказалось не в счет.
Напиться бы водки да где-нибудь рухнуть в осоку:
лежишь, будто мертвый, а жизнь себе мимо течет –
не учит уже и не требует мыслить высоко.

Вороны сутра в своих шубах на рыбьем меху,
как ангелы смерти, кричат непечатное что-то…
Вам часто казалось, что вы уже там, наверху,
и дней у вас тут для чего-то большого – без счета?!

Я верил, что хватит, как минимум, века на три
мне слова того, что во мне, словно в топке, гудело,
дотла выгорал тут, и – пламенем синим гори
любое другое, не столь сокровенное дело…

Что копья ломать?! Ничего изменить уж нельзя,
хоть пешка любая, надеясь на чудо исхода,
и жаждет вернуться на поле с мандатом ферзя
и мат наступившей эпохе поставить в три хода…

Осталось, пожалуй, то слово в асфальт закатать,
чтоб тут твоего сокровенного – как ни бывало…
Так нет же, лежишь, будто мертвый, таишься, как тать,
и слушаешь жадно чужое. И все тебе мало.