Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016

* * *

Россия меня попросила
стихов не писать ей в ночи.
Ну, пару сонетов от силы,
а сверх – не по чину. Молчи!

Ведь здесь, где идешь до предела,
пока не дадут по рогам,
поэзии гиблое дело
по силам лишь полубогам,

как чайки кричащим, как сойки,
чей выбор, известно, каков:
по самому краю, вдоль Мойки
канать под тамбовских волков,

быть узников совести вроде,
но цепи не рвать, а скорей,
пиарить всю жизнь в переводе
на святочный ямб и хорей…

Но разве не рана сквозная
в поэте – стихи?! Иссиня
весь черный от ран, я-то знаю,
Господь здесь поставил меня

не ради той пары сонетов,
а чтобы мой голос дорос
до самых бесстрашных ответов
на самый проклятый вопрос.

Чтоб разом Россия примолкла,
услышав не трели, а вой
простого тамбовского волка
как истины голос живой.

Девочка

Девочка с Невского на Театральную площадь
альт драгоценный везет и, сжимая футляр,
слушает молча занозисто-льдистый на ощупь,
выговор улицы грязной, как черный пиар.

Что-то в ней есть, в этой простенькой, что-то такое,
что, сколько я ни пытаюсь, не в силах постичь,
что, раздражая слегка, вдруг лишает покоя
и превращает в ничтожное все тут опричь.

Вот и футляр, как негнущийся стан манекена –
гордый дурак без лица и без рук. А она
гладит на горле футляра горячие вены,
чтоб только стон его вдруг не сорвался со дна.

Там, в саркофаге, внутри бархатистого мрака
тонет вишнево-блестящий ее инструмент,
сохнет смычок, стынут струны, готовые плакать…
Там все, что музыке нужно, лишь музыки нет.

Грязь и февраль. И на весь этот мрак без испуга
смотрит она в своем ватном пальто и трико…
А как же туфельки, глупые рюшки, подруга?
Где ты сейчас? Полагаю, уже далеко.

Брось это гиблое… Сладкое рабство искусства
не для девчонок… Футляр. Остановка. Скорей!
Гладко-вишневый. В нём все ее мысли, все чувства:
радость, печаль и надежда… Лишь музыка – в ней.