Пленная Воля

На людной площади, в базарной толкотне,
Под тусклым солнцем зимнего полудня,
Увидел я Тебя таким, каким Ты в буднях
Был некогда в чужой нам стороне.

Одет как все, русоволос и бледен,

Ты проходил, не узнанный никем,
Ненужный никому; а между тем
Во всех церквах звонили от обеден.

Ты был один — и были в мире люди;

Прошли века, хоть только миг протек;
И огненный во мне зардел цветок
Как непреложное свидетельство о чуде.

Расплавленный струится он в крови,

Печатью на сердце лежит заветной.
А вера, вера — лишь туман рассветный,
Лишь синий дым над пламенем любви.

Париж. 1916

Моя душа

Давно меж нами нет согласья,
И наша близость — звук пустой —
Но стали мы не в одночасье
Такой несхожею четой.

Былые дни, как лист осенний,

Шуршат и памятны двоим;
Но зорче я, она — смятенней,
И каждый о себе — молчим.

Так повелось: не споря с нею,

В том убедился я давно,
Что все, чем я теперь болею,
Ей непонятно и смешно.

Но сказке самой простодушной,

Где о любви идет рассказ,
Она не может равнодушно
Внимать, и плачет каждый раз.

А я, любивший слишком много,

Казню свой опыт старика
За то, что в ней, седой и строгой,
Такая юная тоска.

Париж. 1926

«Безбрежный мир доступен оку…»

Безбрежный мир доступен оку,
Воспоминаньям иль мечтам.
Но я — твою целую щеку,
Но я — тянусь к твоим устам.

Гудят часы, бурлят мгновенья,

И нет отбоя от забот;
И только в этот круг томленья
Мой терпкий день не забредет.

Я с ним расстался на пороге

Того глухого забытья,
Где соблазнительный и строгий
Мне внятен шепот бытия,

И тает мир, доступный оку,

Воспоминаньям иль мечтам,
Пока твою целую щеку,
Пока тянусь к твоим устам.

Париж. 1926

II

«Торжественной увенчаны луной…»

Торжественной увенчаны луной,
Звучат ночные дифирамбы,
И медленно скандирует прибой
Трагические ямбы.

Менады спят тяжелым, жарким сном

На виноградниках Тавриды,
Покрытые серебряным плащом
Стыдливой Артемиды.

На склонах гор повисли огоньки

Каких-то хороводов древних,
И словно неба звездного куски —
Татарские деревни.

Он жив, он жив, языческий пэан,

Рожденный в рощах Элевзинских.
К чужой земле припал великий Пан,
И плещет Понт Эвксинский.

Алушта. 1917

«Прижалась к берегу недальняя дорога…»