Пленник (СИ)

— Забудь об этом, — отдернул руку Кея и принялся отвязывать лошадь. — Я ухожу, и мне плевать, что ты занимаешься гребаным самоубийством.

— Ты ведь знаешь что-то, верно? — Дино схватил его за плечи и тряхнул. — Скажи мне, пожалуйста. Всего три дня прошло, а я чувствую себя как в чужом теле. Если ты знаешь…

— Убери руки. Ты просто должен был бросить все и уехать, а не корчить из себя героя! — Хибари отпихнул его и, скрипнув зубами, ударил. — Ты получишь такую возможность, о которой я могу только мечтать — ты вернулся к самому себе! Я сделал это, потому что ты страдал и… просто проваливай в другую страну и начинай все сначала, вместе с женой. Она тебя любит не меньше, я уверен.

— Что ты сделал? Не меньше, чем кто? О чем ты вообще? Стой, — Каваллоне вскочил, хватая лошадь за уздцы, но Кея с силой дернул за поводья и сорвался с места.

Руки дрожали, и из горла вырывались рваные хриплые вздохи. Он должен был уйти, должен был стать прежним, счастливым домоседом, так что пошло не так.

Очередная вспышка боли едва не свалила его из седла, и он крепче схватился за поводья, с трудом концентрируя рассеивающийся взгляд на дороге с пролетающими мимо деревьями и кустарниками.

Ему нужно найти Мукуро.

Дино долго смотрел ему вслед, прежде чем отвернуться. Анита стояла рядом и подошла к нему, когда он ее заметил.

— Я расскажу тебе, — произнесла она, нерешительно касаясь его руки. — Я не хочу, чтобы когда-нибудь, когда ты все вспомнишь, возненавидишь меня. Как ты стал лидером, как обернулся против Рокудо — обо всем. Только если ты действительно этого хочешь.

— Это причинит тебе боль?

— Уже причиняет. И я от нее все равно не избавлюсь.

Дино кивнул. Он хотел услышать, хотел знать, хотел помнить. Хотел понимать. Что-то подсказывало ему, что ничего хорошего из этого не выйдет, но… Это было ему необходимо. Чтобы иметь возможность идти дальше без вопросов и сомнений. Даже если он потом будет об этом жалеть.

========== Глава 70. Прощание ==========

Он словно видел все со стороны. Словно сидел в пустом театре, и перед ним играли пьесу, в которой какой-то актер бездарно исполнял его роль, даже не пытаясь подражать оригиналу.

Анита говорила — рассказывала о ферме, о долгих отлучках с ночевками, о глупой рассеянной улыбке по возвращению, последующей апатии и шокирующем ее признании.

Анита говорила и видела недоуменное выражение на его лице с примесью легкого отвращения и горечи. Для него это было словно рассказом о каком-то другом человек — не о нем — и ему было трудно признать в ужасном человеке, которого описывала она, себя.

Он ни разу не перебил ее изумленным вскриком «Не может быть!», не отвернулся, закрывая уши, и молча глядел куда-то в темноту леса, нахмурив брови, внимательно вслушиваясь в каждое с трудом произносимое слово.

Анита даже позавидовала его выдержке — ей было тяжело рассказывать, вновь окунаться в болезненные воспоминания, переживать заново прошлое, но обманывать больше она не могла. Выдержав всего два дня, он с лихвой вкусила и радость надежды, и страх возмездия, и тяжесть вины.

Она молчала о своих чувствах: как невозможно было дышать после его признания о другом человеке; о слезах, что сдерживать не было сил; о подавляемом желании смерти. О ребенке, про которого он забыл в одно мгновение.

Она рассказала о его ледяном взгляде, холод которого таял лишь при упоминании одного-единственного имени — не ее; о его воодушевленных планах на будущее, в котором ей не было место; о его любви — не к ней.

Ей хотелось, чтобы он не поверил ей, обнял и укорил за нелепые фантазии — тогда бы она посмеялась и просто сказала бы: «Шутка». И ей одновременно хотелось, чтобы он встал и молча ушел — вслед за человеком, ради которого был готов сделать все. Тогда можно было бы оставить пустые надежды и начать жизнь с чистого листа.

Она уже замолкла, с замиранием сердца ожидая его слов, но он все сидел, рассеяно теребя надорванную заплатку на штанах.

— Теперь… ты уйдешь? — спросила Анита. Слушать тишину было просто невыносимо.

— Я… нет. — Он вздохнул и поднялся с корточек, по-прежнему не глядя в ее сторону. — Прости, я тебя утомил. Хотя… мне не только за это стоит извиняться, верно? — Он задрал голову, глядя на усеянное звездами небо. — Прости… я не помню ничего из того, что ты сказала, но это не мешает мне чувствовать вину. Мне… — он усмехнулся, — немного страшно. Потому что если я однажды стал таким… чудовищем, то могу снова в него превратиться. — Его голос немного подрагивал, и он старательно морщил лоб, боясь расклеиться. — Я хотел бы сказать: «Эй, что за дурацкие шутки, это ведь даже близко не я», но я, кажется, был уже готов к чему-то подобному. И все равно, удостовериться в собственных догадках и принять это… так сложно. Я даже не знаю, что ты все еще делаешь со мной рядом. Как можешь смотреть на меня без презрения.

Тот Дино, другой, вскинул бы брови, хмыкнул и бросил бы очевидное «люди меняются», а потом развернулся бы и ушел — снова с головой в борьбу, не жалея ни себя, ни окружающих его людей.