Пленники Сабуровой дачи

— Скорее! — шепнула Инна, торопливо увлекая журналиста за собой в фойе, чтобы зайти в зрительный зал. — Выступление Дарины пропускать нельзя. Мы так его готовили!

Тихо приземлившись в последнем ряду, Морской взглянул на сцену. И сразу почувствовал неладное. Дариной в зале были недовольны.

Величественная и суровая, слишком крупная для урезанной почти в два раза сцены — срочно ремонтирующий клуб госпиталя военный отдел, конечно, в последнюю очередь думал о размерах площадки, — актриса раскачивалась на самом краю авансцены, как бы нависая над зрителями. Хуже всего было то, что она читала Гейне.

— Что она делает? — шепнул Морской Инне. Вряд ли кто-то в зале знал, что и стихотворение, и автор ненавистны фашистскому режиму. Читать немецкого поэта в только что освобожденном городе? Зачем?

— Все хорошо, — загадочно улыбнулась Герман. — Мы выбрали беспроигрышный вариант. Это речь Ванды Василевской. Она читала эти строки перед бойцами истребительного батальона. Здесь, в Харькове. Успех необычайный!

Когда Дарина перешла к прозаическому восхвалению богатства немецкой культуры и былым демократическим ценностям Германии, по залу прошел уже не скрываемый недоуменный ропот. Морской продумывал, как незаметно утащить Инну, если начнется заварушка. И тут — да, Дарина действительно была талантливой актрисой! — она обрушила всю мощь своего голоса и весь свой гнев на головы недовольных.

— Все это втоптано в грязь фашистской гадиной! Идеалы преданы! Придет время, и не только мы, но и сам немецкий народ, все народы, в едином порыве отомстят немецкому фашизму. Так не бывает, чтобы одна страна могла вероломно напасть на другие, пошатнуть мировые договоренности и азы добра и остаться безнаказанной. Наше дело правое, и значит мы победим!

Зал взорвался аплодисментами. Инна с мокрыми от слез глазами с обожанием глядела на подругу. Морской, прекрасно понимая, что недоброжелатели уже нашли себе пищу для нападок и окончание пассажа просто не заметят, смотрел с сочувствием.

В антракте Герман снова утащила Морского в буфет. Дарина присоединилась спустя миг, незаметно и скромно, будто и не срывала только что море оваций.

— Это безумие, — печально улыбалась Инна. — Но это ведь и вызов. Они заранее настроены против нас. Поэтому нам надо работать в десять раз сильнее. В прошлый раз после выступления я лично получила выговор. За — не поверите! — она нервно передернула плечами, — слишком фривольный танец. Так и сказали. Эти люди — мне!

Морской почувствовал себя так, будто ему дали пощечину. В довоенных рецензиях, не желая разбрасываться восторженными эпитетами и записывая свое: «В танце И. Герман есть завидная точность и выразительность», он знал, что значительно преуменьшает талант. Речь шла о безусловном гении. Не зря в 20-х Герман была звездой Ленинграда, не зря сам Волынский в своей «Книге ликований» посвящает искусству своей лучшей балерины множество страниц и прочит ей карьеру новой грандиозной исполнительницы Жизели. С тех пор как Инна стала примой в Харькове, можно было не опасаться за будущее харьковской балетной труппы. И вот теперь…

— Они нарочно просмотрели афиши прошлых лет и выбрали канкан, — фыркнула Дарина. — Не посмотрели даже, что Инна работает в классике и канкан был вне ее репертуара. Но все равно мы справились отлично. Не знаю уж, какая муха укусила всех этих заговорщиков, — она так аппетитно уплетала буфетные булочки, что у Морского заурчало в животе. Их отпускали по две штуки на нос, и Инна тут же переложила свои на тарелку подруги. — Они хотят сжить нас со свету, не понимая, что в этих стенах Инна и есть — свет.

Тут из-за шторы технического входа появился кто-то из администрации и поманил артисток пальцем. Инна послушно ушла, однако через миг вернулась. Взволнованная, но, кажется, не слишком огорченная.

— Нас отменили, — сказала она просто. — Кому-то что-то не понравилось или наоборот, я не поняла. Во втором отделении будет выступать ансамбль народного танца из заводской самодеятельности. Вы как хотите, а я пойду смотреть. — Она гордо вскинула голову. — И есть еще одна чудесная новость: наши просьбы услышали. Отправят гастролировать на фронт. Я правда этого хочу. Искусство — в массы. Как Лепешинская, как труппа театра Шевченко, как все в наши часы… — Прозвенел первый звонок. — Передавайте привет Галочке, — улыбнулась Инна на прощанье. — Жаль, что вы ее сманили из балета, у девочки было большое будущее. Впрочем, кто я такая, чтобы осуждать. Удачи вам, мой дорогой! До встречи!