Пляс Нигде. Головастик и святые

– Конечно. Мне 84 года, я люблю русский язык и хочу знать, как говорит народ. Мой папа, несмотря на то что работал сапожником после эмиграции из России, никогда не матерился при женщинах и детях, потому что был офицером.

– Понимаю, мадам, у вас было счастливое детство, я постараюсь восполнить этот пробел, – пролистав книгу до той страницы, где герои изъясняются только матом и междометиями, я набрал побольше воздуха и с выражением прочёл отрывок.

Офицерская дочь внимательно выслушала и удовлетворённо кивнула:

– Спасибо! Теперь – другое дело. Я вижу, что вы владеете языком.

После официальной части она подошла ко мне с “Головастиком” в руке.

– Напишите, пожалуйста, “Марии на долгую память”.

Ого, какие у неё планы на будущее! Впрочем, она тут же рассказала, что её папа прожил 101 год и умер в доме русских ветеранов в Сент-Женевьёв-де-Буа, там же и похоронен, на русском кладбище, вместе с другими корниловцами. Я спросил, бывала ли она в России. Мария ответила, что папа ей не разрешал, пока был жив, а теперь она не решается ехать одна, но следит за новостями, смотрит в интернете “Первый канал” и “Russia Today”. Я проворчал, что они всё врут. Мария улыбнулась.

– В доме престарелых папа целыми днями смотрел телепередачи. Он называл телевизор “сундук лжецов”. Я знаю, что им нельзя верить. Но они говорят по-русски. Спасибо за вечер. Мне пора.

После Марии за автографом подходили и другие. Человек, которого я принял за китайца, оказался монголом, который уже двадцать лет живёт в Париже и проводит время, коллекционируя языки – по четыре штуки в год. Этой осенью пришёл черёд русского. Интересный язык, сказал монгол, не очень трудный; изучать литовский было сложнее, но оба не идут ни в какое сравнение с языком чероки, которым он овладел в позапрошлом году.

Наверное, Париж – самый подходящий Вавилон для такого хобби, но всё равно не понимаю, как можно променять на него Монголию, которая почти не изменилась с тех пор, как вымерли динозавры.

Следующим подошёл Антуан, переводчик с финского, в одиночку создающий репутацию этой маленькой, но гордой литературы среди французских читателей. Впрочем, он больше интересовал меня с другой стороны своей многогранной личности. В молодости Антуан был диггером, прошедшим парижские катакомбы вдоль и поперёк – ту часть подземелья, куда не пускают туристов, и я всё надеялся выпросить у него карту, о существовании которой он как-то упомянул в беседе. Пока Антуан не спешил делиться тайными знаниями. Зато купил мою книгу.

В тот вечер “Головастики” хорошо разлетелись по Парижу. Ксения, мой финансовый ангел, снова выдала какие-то бешеные деньги, и я сказал: гуляем, народ!

Народ – это Серёга Ташевский, Мыкола с дядей Вовой и Андрей Иванов; но он вскоре откололся, увидев, что мы покупаем портвейн, – ему надо работать над романом, и от нашего общества, в этом смысле, Андрею один только вред.

Вчетвером мы пошли в галерею-сквот Риволи, 59, где японская художница представляла коллекцию шапочек из виниловых пластинок.

“Я же вам говорю, что Париж – это наша русская земля”, – сказал дядя Вова, примеряя шапочку с лейблом фирмы “Мелодия”.

Мы открыли портвейн (настоящий, вкусный, из Португалии, всего за 6 евро), и я предложил первый тост за Ташевского, который героически привёз из Москвы пачку моих книг, и без него никакой презентации бы не случилось.

– Тоже мне подвиг – слетать в Париж, – ответил Серёга. – Вот когда в 98 году мы приехали сюда на моей “Оке” вшестером – это было круто.

Он рассказал, как ставил с друзьями палатку в Булонском лесу, где ночью, как соловьи, свистят в кустах трансвеститы. Машину потом бомбанули на парковке на Елисейских Полях, разбили заднее стекло, вытащили деньги и документы, и пришлось возвращаться на родину с приключениями. После этой истории Мыкола зауважал Серёгу и обращался к нему исключительно “пан Ташевский”.

Второй “порто” мы распили на Pont Neuf. Куда бы ни шёл ты в этой компании, рано или поздно закатываешься в карман Нового моста, словно шар в лузу, и сидишь на гладкой каменной скамье, отшлифованной миллионами задниц. Речь всего мира течёт с Левого берега на Правый, с Правого на Левый, представители народов Земли фланируют, как будто собрались на поминки по Финнегану.

Здесь даже латынь слышна. В толпе встречаются призраки, не покинувшие Город и после смерти. Когда-то он назывался Лютеция, поэтому ничего удивительного. Если торчать на мосту бесцельно и долго, обретаешь как бы новое зрение и научаешься понимать, живой или мёртвый проходит мимо тебя.

Мёртвые сюрреалисты с красивыми подружками и омарами на поводке раскланиваются с утопленниками-самоубийцами, которых ближе к полуночи тянет сюда, на место своего последнего преступления.

Санкюлоты гуляют без штанов, в модных шортах, и щиплют за жопы бывших аристократок. Бедняжки не могут убежать, им приходится вышагивать медленно, плавно, иначе отрубленные головы свалятся с плеч.