Пляс Нигде. Головастик и святые

Натянув майку, она вскочила с дивана, запрыгнула в ботинки и сдёрнула с вешалки куртку. Готова! Мы вышли на улицу, которая светилась в вечерних сумерках от снега и белозубых улыбок, приветствовавших Кэт. Какая хорошая у них стоматология – даже небогатые люди могут позволить себе такие улыбки. Кэт спросила: нашёл ли я квартиру в Нью-Йорке? Я ответил: зачем, я тут ненадолго, наш продюсер снял домик в Бруклине на время съёмок. Почему ненадолго, удивилась она, а потом? Где ты собираешься жить? Вернусь в Россию. Ты шутишь или с ума сошёл? Ты сейчас в Америке, это лучшее место на Земле, отсюда некуда возвращаться. Что там, в России, такого? Ну, как тебе сказать? Сибирь. Дети. Родная речь. Да здесь стопятьсот тысяч человек говорит по-русски. Мало не покажется. А детей надо вывозить. У тебя девочки? Ты хочешь, чтобы их трахали за гаражом? Да ладно тебе, с тех пор как ты уехала, там многое изменилось к лучшему. Ага, я видела на фейсбуке, как хорошеет город моей юности. Но это всё показуха, потёмкинские декорации. Гаражи никуда не делись, и сознание мальчиков за гаражами не изменилось. Почему ты защищаешь этот ад? Тебе нравится жить в патриархальном мире? И вот это отношение к женщине – бьёт значит любит? Нравится, да?

После каберне я был расслаблен и не готов к феминистическому наезду. Кэт навязывала мне дурацкую роль за-Россию-ответчика, которая вечно требует полной гибели всерьёз, а я этого терпеть не могу, поэтому сказал: ну, слушай, хватит уже, что мы будем сейчас рубиться за мировые проблемы. Вот, прокомментировала Кэт, типичный язык мужского превосходства. “Хватит” – это приказ, а “мировые проблемы” – как бы не женского ума дело. Вы все так говорите, приезжие из России.

Напрасно произнесла она эти слова. Совершенно ни к чему было обобщать меня до приезжего. Обобщение – это болевой литературный приём. Мы как раз шли мимо цветной очереди за бесплатным супом, который из большого котла разливали две белые монашки. Любимый образ карикатуристов “Крокодила”. Завидую вам, сказал я, людям решительным и бесповоротным, добровольно перешедшим на светлую сторону жизни, завидую тому, как искренне вы умеете полюбить нового отца только за то, что он не бьёт вас палкой и умело притворяется женщиной. Кстати, может быть, возьмём по супчику? Да иди ты в жопу, сказала Кэт, со своей радугой, тебе с ней будет самое место на Пятой авеню во время следующего гей-парада.

Ну да, конечно, в России все пидарасы, потому что все д’Артаньяны эмигрировали. Должен тебе сказать, что в здешних супермаркетах продаются довольно глупые мысли.

Короче, мы по-идиотски разругались. Кэт обозвала меня ватником, я ответил “God bless you, girl”, спустился в метро и поехал в Бруклин.

На станции “Уолл-стрит”, совсем пустынной в вечернее время, поезд зачем-то остановился на несколько минут. Наверное, для того, чтобы я мог получше разглядеть человека, возлежащего на краю платформы с сигаретой в левой руке и джойнтом в правой. Он никуда не спешил и никого не боялся, занимаясь любимым делом, левой-правой, левой-правой, пыхал дурь и подкуривался табаком, – самый положительный герой нашего времени, всего себя положивший на этот больной мир с его бесконечными траблами.

Виктор из Бруклина

Утром наша Кинобригада отправилась на Оушен-авеню, в спальный район с двумя синагогами и “Russian Deli”, – продуктовой лавкой, где продается всё, чего душа пожелает, от рижских шпрот до жигулёвского пива.

Каким-то чудом Толик нашёл в этом сонном муравейнике человека по имени Виктор, который сорок лет назад снимался у Натана в Новосибирске, а теперь жил на Оушен, в “проджекте” – многоквартирной девятиэтажке из бурого кирпича, без архитектурных излишеств, с унылым фасадом. Я бы сказал, такое же градостроительное дерьмо, как советские хрущёвки, если бы не фундаментальное различие в природе нашего и американского дерьма, которое, будучи тяжелее воды, солидно тонет, опускаясь на дно унитаза. Вот и проджекты тоже – не то чтобы лучше, но как-то основательнее.

Натан, с которым мы встретились у метро, сказал, что никогда здесь не был, так глубоко в Бруклин его не заносило, и он очень волнуется, идя к Виктору: он-то думал, что встретит своих героев только в Сибири, и, кажется, не совсем готов к свиданию здесь и сейчас. Вы окей, Натан? Я фантастически окей! Приключения начинаются. Он улыбнулся, глядя на меня сверху вниз, словно Набоков с известной фотографии швейцарского периода. Такие же породистые брови, умная залысина, крупная нижняя челюсть и аристократическое выражение добродушно-презрительного обаяния.

К нашему приходу Виктор приготовил свой чёрно-белый полароидный снимок 1977 года. На этом фото его легко было узнать по взгляду и волевому выражению лица человека, который видит цель. Ростом Виктор был чуть выше полутора метров.

Натан обнял его, склонившись на целый фут, и сказал, что его сердце бьётся, словно у мальчика перед бар-мицвой, потому что он не представляет, что сейчас будет.