Пляж на Эльтигене

— А ничего, — сказал Чернуха. — Просто один дурачок посоветовал Павлику бросить письмо в поезд, чтобы скорее дошло. А дурацкие советы всегда почему-то проще выглядят по сравнению с умными. Пашка поперся ночью. А кто его отпускал? Никто. Это только в сумасшедшей его башке такой совет задержался. Того, кто советовал, не схватили, а Павлика — куда он там продирался, на какой лесной дороге был — схватили. Кто это по ночам, кроме шпионов, таскается. Естественно! Какой-то капитанишка тряс пистолетом у него перед носом и требовал сведений. Пашка только твердил одно, это потом уже рассказывали: «Стреляйте… стреляйте…» На первых порах письмо к тебе, которое нашли при обыске, спасло. Хотя какое доверие могло быть тогда к бумажке. Утром его доставили: одно дуло в спину, два по бокам.

— Берендей другое рассказывал, — выговорила тихо Поленька.

— Так и я другое могу рассказать. — Чернуха налил водки. — Ты про что спрашиваешь? Про письмо? Берендей с ним еще полгода воевал. А меня на другой день ранило. Сперва легко, а потом уж в эшелоне ногу оторвало. Я так думаю, ежели б не ранило, ежели б нас тогда немец не стукнул, Павлику ни за что не выкрутиться. Его два раза собирались расстреливать. А чего мы? Нас не спрашивали. Ничего мы сделать не могли! За него смерш взялся. А когда немец надавил, вошел в прорыв, у людей, видно, голова начала ясней работать. Вернули Павлика.

— Дай мне адрес его, — попросила Поленька.

— А не велел он, — жестко отрубил Чернуха. — Письмо могу принести.

— Зачем он тебе-то пишет?

Глянув на нее поверх стакана, Чернуха плутовски улыбнулся:

— А чего на войне делать? — И, помолчав, добавил: — Ум у него есть. Вроде ничего особенного не говорит, а все по делу. Если отступаем, к примеру, он в прикрытии идет, видит любой бугор, за который можно уцепиться. Это мы тут, за столом, все одинаковые, а там… — Чернуха поднял руку, указывая в окно, но подразумевал, очевидно, фронт. — Там разные! Каждый на свой манер. И голова Пашки крепко ценилась. Кончился бой, душу как-то надо успокоить? Душа ведь не железная? Я тебя спрашиваю. Все пишут, и он пишет. А я читаю. Грамотешки ему не хватает, но читать интересно. Я за свою жизнь столько не накалякал, сколько он в одном письме умещает. Ум у него есть…

«Ты тоже умный, хоть прикидываешься», — подумала Поленька, разглядывая Мишку. А вслух сказала, почему-то обидевшись за Павлика:

— У нас многим грамотешки не хватает. Не успели поднабраться.

— Это да, — согласился Чернуха. — А дрова тебе привезть или как?

— Привези, Миша, — согласилась она.

— Запомни, два поллитра, — сказал он, уходя.

Поняв слабинку в Поленькином характере, Мишка стал захаживать. Он был единственной ниткой, связавшей ее с Павликом, и умело этим пользовался. Занимал деньги на водку, редко отдавал. Но дров привез бесплатно.

— Человек я щедрый, — говорил он, видя радость Поленьки. — Просто у меня возможностей маловато.

— Миша, перестал бы пить, — просила Поленька.

Он гордо вскидывал голову:

— Это еще почему?

— Семью бы завел.

— Не в детях счастье.

— Ведь еще и любовь, — заикнулась она и тут же пожалела.

Чернуха так обрезал ее взглядом, что она сжалась.

— Про любовь не будем, — коротко пояснил он.

С ним можно было говорить на любую тему, но до какого-то предела. Дальше он не пускал. И когда уходил, стуча костылями, гордый, независимый и несчастный, Поленька вспоминала иногда румяного Мишу Чернухина, всегда аккуратного, подтянутого, в отглаженном костюмчике. Мать его, невысокая, полненькая брюнетка, не чаяла души в своем Мишеньке и два раза прибегала на пионерские сборы отчитывать вожатых за то, что Миша опаздывает на обед. Роскошь их квартиры поразила Поленьку, когда она пришла однажды с классом проведать больного Мишеньку. Мать заставила их разуться и провела гуськом мимо шкафов, ковров и хрусталя в спальню. Там на широкой кровати среди подушек возлежал в нарядной рубашечке, как маленький принц, Миша.

Самым бесцветным существом среди обступившей их роскоши был отец, толстый круглолицый человек, одетый в серый халат, с серым лицом и седыми бровями. Молча проводил он их и защелкнул несколько раз дверь, пока они удалялись.

После того посещения многие девчонки влюбились в Мишу, только о нем и было разговоров целую неделю. Поленьку это не тронуло, но и она, вспоминая Мишу, поражалась великолепию мира, в котором он жил.

И вдруг тот мир взорвался. Настолько заурядным образом, что сама эта заурядность стала казаться необычной. Мать, которая пеклась о том, чтобы Миша обещал вовремя, скандалившая по поводу школьных задержек, мать эта сбежала с любовником, оставила ненаглядного сынка. Причем разрыв был такой полный, что Миша изменился в неделю, приходил в школу оборванный, голодный, с тоской в широко открытых глазах.