Плюс-минус бесконечность

Только что вернувшийся издалека и даже рук еще не помывший Лешка смутно удивился: о чем – и, главное, как – возмечтал побеседовать с ним двухлетний карапуз, но спохватился, что отсутствовал долго, и брат его, верно, успел научиться за это время человеческой речи. Он толкнул податливую дверь и вошел в свою комнату, сразу приветливо предоставившую ему возможность полюбоваться на полностью готовую, хотя и не очень умело написанную картину, сохнущую на мольберте: лежа в пасмурном свете на гнилой соломе, измученный старик в лохмотьях, под которыми угадывалась запекшаяся кровь, кормит сквозь щелястую дверь небольшую белую собаку, и оба они, человек и животное – слегка улыбаются своему мимолетному счастью. «Когда ж я написал-то ее? – изумился юноша, но спохватился: – Ах, да…». Навстречу ему вставал из-за письменного стола веселый молодой человек в чем-то неброско светлом и, улыбаясь, шел навстречу с раскрытыми объятьями. «Что это? Мой брат стал старше меня? Как такое может быть?.. Нет, все в порядке – мне ведь уже за семьдесят… Или… сколько мне?» – и немедленно Лешка увидел в стеклянной дверце книжного шкафа ясное и объемное отражение: высокий и широкоплечий, русоволосый и чернобровый мужчина лет тридцати стремительно шел к другому, очень похожему.

– Виля?.. Вилен?.. – смущенно наведался Алексей.

Гость махнул рукой:

– Какой еще Вилен? Не узнаешь ты меня, что ли, братишка? Я – Иван… Ну, Ваня, если хочешь! Вспомнил, наконец?

– Не забывал, – с облегчением выдохнул старший брат.

Глава XII Поговори со мною, мама…

– Мы так не договаривались. Мне не хватало только пойти твоей соучастницей по сто второй[9]!

– Что-то слишком бойкая ты за последнее время стала, доченька. Ишь, как на мать огрызаться начала… Но язык-то свой прикуси: так, на минуточку, – все дарственные на счета и недвижимость подписаны на меня, как и завещание на творческое наследие. Никто не удивится: родная кровь. А начнешь особенно возникать – останешься в наших двух комнатах с видом на Большую Пушкарскую…

– Совсем не то ты обещала, мама, когда уговаривала на эту авантюру!

– …которая, как видишь, с блеском удалась.

– Да, но моими стараниями! Моими! Два года жизни, считай, псу под хвост – пока в доверие втиралась, горбатилась на него за копейки! А уж эти последние три месяца… В постели – так вообще чуть не вытошнило! Я, между прочим, могла его попросту на себе женить, все унаследовать по закону, и никаких тебе дарственных! Пил он всегда как лошадь, а уж галоперидол с аминазином, чтоб ему уж совсем крышу снесло, я бы и без тебя как-нибудь достала!

– Верно, Алечка, верно. Только ты не учла, что у него было завещание на бедную доченьку, которая после его смерти тебя бы пинком под зад на улицу выкинула… Надо же, кто бы мог подумать, что эта корова будет тут через заборы перелезать! Видать, узнала как-то, что родитель облагодетельствовать ее задумал. Откуда, интересно…

– Если б я стала его женой, он бы изменил завещание.

– Может да, а может, нет. Скорей всего, просто кинул бы тебе какую-нибудь кость – эту вот халупу с садом, например, и твой же портрет в обнаженном виде… С тремя головами, как у самки Змея-Горыныча. И, главное, ты никогда бы не нашла такой… м-м… клиники… в какую я его упаковала. Тут осведомленность нужна и связи. А они есть только в том мире, где работаю я: среди психиатров и наркологов. Сорок пять лет медсестрой в «дурке» – это тебе не по клаве маникюром стучать. Ничего бы ты без меня не сделала. Ничегошеньки.

– Допустим. Но и ты – без меня. Я ведь твоя дочь, в конце концов… И, если ты со мной честно не поделишься, как обещала…

– И что ты сделаешь? Напишешь чистосердечное признание, которое облегчает участь? Ну-ну. Скинут тебе за это годик-другой строгого режима. Из пятнадцати.

– Мама, давай не будем ссориться! Я не то сказала… С самого начала… Дело-то уже, в любом случае, сделано. Я только боюсь – вдруг кто-то запомнил номер твоей машины.

– Ну, вот и умничка. Куплю тебе за это платьице в бутике… Шучу… Два. Опять шучу. Чего ты боишься? Ты ведь сама, когда он разок у тебя из-под надзора сбежал, с фонариком туда носилась искать его! Место совершенно глухое – я специально не дала ей свернуть на трассу. Никого там не было, и быть не могло. А уехать я успела раньше, чем полицаи налетели. Да и налетели-то они нескоро. Но теперь нам с тобой, как будто, пора и поторопиться… Так что шевелись давай живее – еще принесет их сюда нелегкая: кто-то ведь мог знать, что убиенная к своему папаше отправилась…

– А представь, если выживет.

– Прекрасно представляю – и тихо радуюсь мораторию на смертную казнь. Но только в том пламени не могло остаться ничего живого. Машина лежала на водительской дверце и полыхала круче костра Жанны Д’Арк. Я тебе рассказывала… У нее, наверно, полный бак был.

– Слушай, мама, а тебе… Елену эту… не жалко? Положим, ты ее близко не видела…

– Да, только жирную задницу, и ту в темноте.

– Ну, зачем ты так? Я ведь с ней разговаривала. Она мне показалась даже милой и такой… несчастной, что ли… У нее ведь ни мужа, ни детей…