Плющ

Ответа от мистера Кина не последовало. За исключением указующего перста, конечно. Невозможно передать, каким жутким он был. Я спрашиваю себя снова и снова, дышал ли он, и ответа на это вопрос нет. Лучше всего я запомнил этот указующий перст — ноготь на его конце был зазубрен и расщеплен, как будто он его грыз. И его глаза. Пыльные, невыразительные камни его глаз.

— Пошли, — сказал Роджер и направился к приподнятой откидной панели.

— Ты действительно думаешь, что это хорошая…

Но было очевидно, что Роджер счел это хорошей идеей, потому что он продолжил идти. А может, он просто решил, что это единственно возможная идея. И, не желая больше оставаться под немигающим взглядом Мистера Кина, я последовал за ним.

Я поспешил через проход в прилавке, слегка наклонив голову, и в результате врезался прямо в спину Роджера, чуть не сбив его с ног. Что-то заставило его замереть футах в десяти от оранжереи, и когда я поднял голову, то увидел, что это было.

И здесь я нахожу, что способности Джона Кентона к описанию совершенно недостаточны для того, чтобы описать то, что мы увидели в этом проклятом месте. Я получил пятерку на экзамене по курсу композиции, я опубликовал много чувственных рассказов в большом количестве чувственных «маленьких журналов» (ни одного за последнее время, поскольку редактирование серии книг «Мачо Мэн» и «Пустельга», кажется, значительно притупило мой собственный писательский аппетит), и в Брауне я считался основным претендентом на звание одного из литературных мастодонтов Америки последних лет двадцатого века (не за красивые глазки). Ты можешь всю жизнь почивать на лаврах, пока не пройдешь настоящее испытание. Сегодня днем я это испытание прошел, и сегодня вечером я понял, как же я ничтожен (красивые там глазки или нет). И все же, я думаю, что если бы Мейлер[144], Рот[145] или Беллоу[146] были с нами сегодня днем, когда мы вошли в оранжерею, которая расположена между Олден-Стит и Айл-Авеню (там она заканчивается и примыкает к высокому дощатому забору, покрытому табличками посторонним вход воспрещен), любой из них был бы точно так же огорошен задачей описать то, что находится по другую сторону этой двери. Пожалуй, только поэт — Уоллес Стивенс[147] или Т. С. Элиот[148] — мог бы по-настоящему справиться с этой задачей. Но поскольку их там не было, мне приходится рассчитывать только на свои силы.

Самым сильным ощущением было то, что ты как будто переступил границу другого мира, кошмарной экосистемы, состоящей из гигантских папоротников, доисторических деревьев и пышной инопланетной зелени. Я не скажу вам, что не узнал ни одного растения, потому что узнал. Например, окаймляя центральный проход и тесня его так, что идти как-либо по-другому, кроме как гуськом, было бы почти невозможно, росло то, что я определил как обычные папоротники, хотя и разросшиеся до огромных размеров и высоты (Роджер подтвердил мою мысль, сказав, что это, скорее всего, вымахавшие до невиданных размеров бостонские и мейденхейрские папоротники). Кроме того, что они окаймляли проход, в начале которого мы стояли, их ползущие ответвления — корневища, если я точно помню слово, которое использовал Роджер — змеились по потрескавшимся и грязным оранжевым плиткам, как какие-то волосяные щупальца.

За ними, с обеих сторон, возвышаясь в некоторых случаях до самых грязных стеклянных панелей, находившихся на крыше оранжереи, росли финиковые пальмы, банановые деревья (в некоторых случаях с крошечными гроздьями зеленых бананов, которые выглядели как коконы каких-то насекомых) и огромные кустарники рододендронов, в основном зеленых, но то тут, то там расцветающих замысловатыми прядями азалии. Эти огромные пряди были пугающе живыми; их плотная зелень, казалось, угрожала пробудить находящуюся в зимней спячке аллергию в голове и носовых пазухах… прежде чем окутает тебя и раздавит насмерть, вот как-то так. И было жарко. В офисе было градусов восемьдесят или около того, а здесь — девяносто или даже сто[149]. К тому же здесь было душно, воздух просто сочился влагой.

— Вау, — сказал Роджер тоненьким, почти задыхающимся голосом. Он снял пальто медленными движениями блуждающего лунатика, и я последовал его примеру. — Господи Иисусе, Джонни. Господи Иисусе, всемогущий. Он зашагал по проходу, задевая свисающие ветви огромных папоротников своим пальто, которое он перекинул через руку, и оглядываясь вокруг широко раскрытыми, не верящими во все происходящее, глазами.

— Роджер, может быть, это не такая уж хорошая идея, — сказал я. — Может, нам просто… — но он не обращал на меня внимания, и я поспешил за ним.