Плющ

— Хочешь знать еще кое-что? Я думаю, что это будет… бестселлер. И я думаю, что дюжина или около того продолжений, которые мы обязательно сделаем, тоже станут бестселлерами. Я думаю, что в течение следующих двух лет шутки о ниггерах, жидах, слепцах и умирающих меньшинствах будут… модными. — Его рот возмущенно дернулся вниз… а потом он рассмеялся. Это был ужасный смех. Возмущенный, и в то же время алчный. Потом я понял, что тоже смеюсь, и это было еще ужаснее.

— Что ты хотел мне показать, Джон?

— Вот это. — Я протянул ему письмо. Его глаза пробежали по подписи и расширились. Он посмотрел на меня, и я кивнул. — Босс Карлоса в Сентрал-Фолс. Может быть, мы с ним еще не закончили.

— Откуда она узнала твой адрес?

— Понятия не имею.

— Как ты думаешь, она могла получить его от Детвейлера?

— Она пишет, что ненавидит его.

— Это не значит, что так и есть на самом деле. Кто такой Кевин Энтони? Есть идеи?

— Кевин Энтони был моим братом. Когда ему было десять, он начал слепнуть на один глаз. Это оказалась опухоль. Врачи удалили глаз, но рак уже проник в мозг. Через полгода он умер. Мои родители так и не смогли от этого оправиться.

Краска сошла с лица Роджера.

— Господи, прости меня. А я и не знал.

— Насколько мне известно, никто в Нью-Йорке этого не знал. И уж тем более в Сентрал-Фолс. Я даже не успел рассказать об этом Рут.

— А дата? Это та самая дата…

Я молча кивнул.

— Да, в тот день он умер. Конечно же, это не топ секрет. Женщина вполне могла все разнюхать. Медиумы поражают знаниями вещей, которые они не должны знать, но, в конце концов, на поверку оказывается, что за всем этим нет ничего, кроме глубинных исследований и ищейской беготни. Но…

— Ты в это не веришь. Я тоже не верю. — Роджер постучал пальцем по письму. — Если хочешь, возьми с собой водоноса.

— Я задумывался над этим, — сказал я.

— Когда я перешел в старшую школу, то сразу пошел записываться в футбольную команду. Я на полном серьезе задумывался над карьерой футболиста, ох и дурак же я был. Я весил всего сто тридцать фунтов[134], но в своей голове я представлял себя… не знаю… такой себе Ридингской старшешкольной версией Кнута Рокне[135]. Я подходил к этому серьезно, но больше никто. Они все просто тряслись от смеха. Команда, болельщицы, ученики. Тренер, вместе со всеми остальными. В итоге я стал командным водоносом. Прозвище прилипло. Оно даже есть в школьном ежегоднике. Роджер Уэйд, выпуск 68-го, посещал драмкружок, пел в хоре, писал в газету. Честолюбивое желание — написать большой американский роман. Прозвище — Водонос.

Несколько секунд ни один из нас ничего не произносил. Затем он снова взял письмо.

— Похоже, она намекает, что Хекслер «Стальные Яйца» все еще жив. Как ты думаешь, это возможно?

— Не понимаю, как он мог выжить. — Но на самом деле, мне все было понятно. В конце концов, это был пожар. И ничего не осталось, кроме пепла и нескольких зубов. Такое можно было провернуть. Правда, это наводило на мысль о такой степени хитрости, о которой мне даже думать не хотелось. Но да — это можно было провернуть.

— Она хочет повидаться с нами в Сентрал-Фолс, — сказал Роджер, выключая пишущую машинку и вставая. — Давай дадим ей то, что она хочет. Еще достаточно времени, чтобы оттащить наши задницы на Пенсильванский вокзал[136] и запрыгнуть в «Пилигрим». К полудню мы будем в Род-Айленде.

— А как же книга шуток? А как же «Дьявольский Генерал»?

— Пусть эти трое бездельников немного поработают для разнообразия, — сказал Роджер, указывая большим пальцем на короткий коридор, ведущий к кабинетам редакторов.

— Ты серьезно?

— Как сердечный приступ.

Так мы и поступили. В 9:40 мы уже входили в «Пилигрим Амтрак», стоящий под парами на Пенсильванском вокзале, вооружившись газетами и рогаликами; в 12:15 мы прибыли в Сентрал-Фолс; в час дня мы выходили из такси на Олден-стрит, перед цветочным домом Сентрал-Фолс. Это место представляло собой довольно убогий коттедж в новоанглийском стиле, возвышающийся за мертвой лужайкой, все еще усеянной комьями тающего снега. Позади него находилась огромная оранжерея, которая действительно тянулась до соседней улицы. Если не считать ботанического сада в Вашингтоне[137], это самая большая оранжерея, которую я когда-либо видел. Но в отличие от ботанического сада, эта была очень грязной, особенно окна, некоторые из которых были залеплены скотчем. Мы увидели, как от её вершины — верхушки, если вы позволите мне так выразиться, — поднимались едва заметные волны тепла. Во время того странного Марди-Гра[138], ознаменовавшемся оригинальным детвейлеровским сумасшествием, кто-то назвал это джунглями — я не помню, кто, вероятно, один из полицейских, — и сегодня мы с Роджером поняли, почему. Дело было не только в тепле, поднимавшемся от стеклянных панелей и переходившем в серый мартовский холод, а главным образом, в темной массе растений, находящейся за этими панелями. В тусклом свете они казались скорее черными, чем зелеными.