Плющ

Примерно через тридцать футов, тот проход, по которому мы шли, пересекал еще один проход. Как бы в довершение сюрреалистической картины, на нашей стороне перекрестка в землю был воткнут дорожный знак. На прибитой к нему стрелке, указывающей направление вперед, было написано — СЮДА. На тех, что указывали направление в обе стороны пересекающего центральный прохода, было написано — ТУДА и ВОН ТУДА. Хотелось бы верить в то, что у кого-то здесь было чувство юмора, возможно, вдохновленное Льюисом Кэрроллом, но я в это не верил. Знак казался каким-то смертельно серьезным. (Хотя я с легкостью могу признать, что все это было просто моим восприятием — я был не в том состоянии, чтобы оценивать остроумие.)

Я догнал Роджера и снова предложил ему вернуться. Он снова, казалось, меня не услышал.

— Это невероятно, — сказал он. — Джонни, это абсолютно невероятно.

Я не знаю, понравилось ли мне, когда меня назвали Джонни или нет — это обращение я не слышал с младших классов. Но что касается невероятности оранжереи мисс Барфилд, то это, как мне показалось, не требовало дополнительных замечаний. Это было очевидно — исходя из увиденного. Под мышками моей рубашки уже образовались потные круги, и мое сердце стучало в моих ушах, как барабан.

— Там растет гелиотроп[150], - сказал он, указывая пальцем. — Рядом и позади него растет гибискус[151]. Все цветет и пахнет. Ты чувствуешь запах бискуса?

Я чувствовал гибискус, и еще дюжину других цветочных иили травяных ароматов, некоторые нежные, как сумерки в Полинезии, некоторые острые и горькие. Приземистая тсуга[152] и большой тис[153] росли в том углу, где мы стояли, и, казалось, тянулись к нам своими жесткими ветвями. Но за всеми этими смешанными запахами скрывался другой, — гниющей плоти — запах морга.

Жаркий Юг, подумал я. Сначала крушение поезда, потом перебои с электричеством. Теперь там сорок тел, изувеченных и начинающих смердеть. Даже со всеми этими цветами. Некоторые трупы с открытыми глазами, пыльными и пустыми, как камни в сухой канаве.

— Роджер…

Я оглянулся, оторвав свой взгляд от сплётшихся воедино веток тиса и тсуги (я не мог представить себе, зачем кому-то понадобилось выращивать такие деревья в теплице, но они там были), но Роджер исчез. Я был один.

Потом я увидел справа от себя, вдаль по отмеченной стрелкой ТУДА части прохода удаляющиеся полы его пальто. Я поспешил за ним, потом остановился, сунул руку в карман и вытащил оттуда смятую бумажку. Это была моя копия записки Харлоу Эндерса, та самая, с маниакальным требованием, чтобы мы родили три бестселлера для «Нью-Йорк Таймс» либо из воздуха, либо из наших собственных задниц, в зависимости от того, что окажется более продуктивным. Я оторвал кусочек от её нижней части, скомкал и бросил в центр перекрестка СЮДА, ТУДА и ВОТ ТУДА. Я понаблюдал, как он подпрыгивает на грязных плитках, а потом поспешил за Роджером. Я чувствовал себя нелепо, как Гензель, брошенный Гретель.

Там, на ТУДА-стрит, папоротники и бостонский плющ теснились еще сильнее; листья издавали неприятный шепчущий звук, задевая ткань моей все более влажной рубашки. Впереди я успел увидеть полы пальто и один из ботинок Роджера, прежде чем он снова повернул, на этот раз налево.

— Роджер! — Завопил я. — Ради Бога, может ты меня подождешь?

Я оторвал еще один клочок бумаги от записки Эндерса, бросил его и рысью побежал по новой тропинке следом за Роджером. Здесь путь преграждали не папоротники, а разросшиеся кактусы, ярко-зеленые у основания, переходящие в неприятный желтый оттенок на верхушках, разветвляющиеся кривыми отростками, отростки были покрыты толстыми иглами, заканчивающимися неприятными тупыми кончиками. Как и лианы папоротника, они, казалось, тянулись к тропинке. Однако, соприкоснувшись с отростками кактуса, вы не просто издадите противный низкий шепчущий звук; если вы их заденете, потечет кровь. Если же они станут ближе, человек не сможет пройти, подумал я, и тут мне пришло в голову, что если мы с Роджером попытаемся вернуться тем же путем, что и прибыли, то обнаружим, что проход закрыт. Это место было настоящим лабиринтом. Ловушкой. И оно было живым.

Я понял, что слышу не только биение своего сердца. Был еще какой-то низкий, приглушенный, чмокающий звук, как будто кто-то, напрочь лишенный аристократических манер, сербает суп. Только это звучало, как много кого-то.

Потом мне пришла в голову другая мысль: это вовсе не Роджер впереди. Роджера утащили в заросли, а я шел за кем-то, кто украл его пальто и мокасины. Меня заманивали, заманивали в центр, где меня ждало какое-то гигантское плотоядное растение — венерина мухоловка, саррацения[154], возможно, какая-то разновидность смертоносной лозы.