Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит

Мама всегда твердо настаивала на том, что семья — это самое главное, все, что нам нужно. Если она права, то у меня есть это все. Моя мать, ее четыре сестры, все их дети и моя бабушка жили в одном районе. Меня с двоюродными братьями и сестрами воспитывали как детей из одной большой семьи, члены которой живут по соседству в разных домах. От них порой даже было трудно скрыться. Я мечтала о тетях и дядях из других штатов или даже стран, чтобы можно было летом ездить к ним в гости. Пожалуй, все, что мне нужно было тогда, — хотя бы ненадолго отлучаться из дома. Даже тогда я ощущала чувство вины за то, что хочу большего.

Мы с кузинами постоянно шутили над попытками моей бабушки удержать меня поближе к дому. «Эшли, зачем тебе уезжать куда-то учиться? Разве ты не знаешь, что в кампусах колледжей каждый день убивают людей?» «А ты знаешь, что на каждого жителя в Нью-Йорке приходится десять крыс? Ты действительно хочешь так жить?» «Ты всегда можешь вернуться домой». Бабушка была для меня всем, но меня вечно угнетал страх остаться на одном месте.

В решении покинуть дом были свои недостатки. Когда умер отец моей сестры, я не смогла обнять ее. Когда у моих кузин родились дети, меня не было рядом, чтобы навещать их в больнице. Теперь умирала бабушка, и меня не было рядом, чтобы сидеть с ней и записывать разные забавные и милые воспоминания. Я не имела возможности находиться рядом с ней и запоминать ради нее все подробности. И ради себя самой. Но я единственная придумала, как доставить сестру на похороны ее отца. Когда я приезжаю домой, мои кузины отдыхают от своих малышей, потому что я не могу перестать держать их на руках. А когда бабушке нужно было оплатить пару важных счетов, это за нее сделала я. Тем не менее меня не покидало ощущение, что я как-то подвожу их, не находясь с ними рядом физически. Если семья — это все, что нужно для завершения полной картины, то я была кусочком пазла, который намеренно потерялся. И хотя я всех их любила, я понимала, что это уже не мой дом.

Я сидела в комнате ожидания, ощущая себя трусом. Что именно я боялась пережить, когда увижу ее? Это был самый сложный вопрос. Я не знала. Рациональная часть моего рассудка была уверена в том, что смерть бабушки меня не убьет. Но ведь я до этого не испытывала настолько большую боль? Я была готова пережить в реальном времени все ужасное, что случилось со мной, лишь бы бабушка прожила немного дольше.

Я встала и снова обнялась со всеми по очереди. Над выключателем в дверном проеме висело маленькое зеркало. Я остановилась, чтобы нанести на губы помаду. Потом, прижав губы друг к другу, улыбнулась, чтобы проверить, насколько хорошо легла помада, и распустила длинные волосы. Я знала, что бабушке это не понравится, но мне хотелось чувствовать, что я выгляжу хорошо. Для себя самой.

В ее палате столпилось еще больше родственников. Мама, братья, сестра и несколько двоюродных братьев с двоюродными сестрами выстроились полукругом у бабушкиной кровати. В свете люминесцентных ламп их лица казались серыми масками, и все мои родственники как будто превратились в робких траурных призраков. Они неуютно ерзали на сверхфункциональных темно-серых больничных стульях. Достаточно мягкая обивка так и приглашала сесть, но выступавшие под обивкой стальные прутья предупреждали, что не стоит задерживаться. Каждый выглядел так, будто предпочел бы оказаться в каком-нибудь другом месте. Всех собравшихся связывали кровные узы и страх, и хотя я воспринимала себя отдельно от них, впервые за долгое время я не чувствовала себя одинокой.

Первой, кого я обняла, была мама. Это был правильный поступок, и если бы я поступила иначе, на это обратили бы внимание. Затем ко мне с распростертыми объятиями подошла сестра, и я тоже обняла ее. С другого конца палаты мне улыбнулся Ар-Си, и я неуверенно улыбнулась в ответ, сожалея о том, что теперь мы не настолько близки, как раньше. Я продолжала любить его, как и прежде, но мы больше не знали, как разговаривать друг с другом. Я ощущала в брате какую-то глубокую боль, которую он не позволял мне ни исследовать, ни пытаться исправить. Я не знала, насколько эта боль связана со мной, но понимала, что не мне ее исцелять. Если я чему-то и научилась за последние несколько лет самостоятельной жизни, так это тому, что яснее всего разглядеть себя я смогла только вдали от семьи.

Моя бабушка лежала в кровати, приоткрыв рот. Она казалась легче фунтов на пятьдесят, чем на Рождество. Парика на ней не было. Насколько я помнила, она никогда не выходила из дома без какого-нибудь шиньона, прикрывающего ее короткие вьющиеся волосы. Я поразилась невероятной хрупкости лежавшей передо мной женщины. Она была моей бабушкой и в то же время не была ею. Она походила на маленького и неподвижного сома, раскрывавшего жабры, задыхавшегося, но не прекращавшего попыток отдышаться.