Площадь

С трудом открыл глаза. Потолок наваливается и давит. Будто сквозь сон вспоминаются отдельные моменты недавней драки. Приподнял голову, огляделся. В кубрике никого. Входная дверь не закрыта. Прислушался к тишине. Кажется, и в соседнем кубрике никого нет. В голове гудит непонятный набор звуков, но отдельные из них различимы: хлопнула дверь, люди снуют вверх-вниз по тралу, лязгнула лебедка, наматывая канат. Он долго слушал эти корабельные шумы, и постепенно они стали расти, увеличиваться, как снежный ком. Он хотел влиться в него, стать частью этого кома, но тот, нарастая, вбирал все, что попадалось на его пути, и только его, Менджюна, отталкивал, как чужеродное тело. Менджюн сел одним рывком, и вдруг его охватило чувство безумного одиночества. Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким. Всегда кто-то был рядом: женщина, или мечта, или судно «Тагор» с его экипажем. Всегда рядом был кто-то, кто мог подтвердить, что он жив. Это не обязательно должны были быть одушевленные существа. Это могла быть даже, скажем, раскаленная солнцем придорожная галька. Но сейчас ничего не осталось. Он был один. Вытащил пачку сигарет. Хотел закурить, попалась сломанная сигарета. Достал еще одну, тоже переломлена пополам. Наверное, во время драки помяли. Он зажег уцелевшую половину сигареты. От табачного дыма противно закружилась голова. Давно не курил. Погасил окурок, бросил в пепельницу и снова улегся. Мысленно вернулся к недавнему инциденту. Шум был вокруг высадки в Гонконге. Еще бы, после такого длительного заключения каждому хочется выйти на волю. Хотя бы ненадолго. Это понятно. Он вспомнил, как Ким сказал: «Сколько лет я не видел женщин!»

Его можно понять. Когда их содержали в лагерях для военнопленных, ходили слухи, что туда захаживают проститутки. Менджюн ни разу не видел. Если и ходят, то к кому? Неизвестно. За время в лагере он совсем позабыл про секс.

В блокноте есть стихотворение, которое он написал в лагере. От нечего делать открыл записную книжку.

Спальный мешок

Под колючей проволокой Юга

Спальный мешок цвета хаки.
А в мешке я — подгнивший банан.

Когда-то я,

Вдыхая аромат цветов, изливающих нектар,
Следил за полетом светил, но…

Бедность — враг,

Лучше умереть,
Чем терпеть позор нищеты.

Бедняка не покидает надежда,

И он выходит на большую дорогу.

Теперь он прячет под мышку руки,

Замаранные убийствами и грабежами,
Под колючей проволокой Юга
В спальном мешке цвета хаки.

Бесславно сгнивший банан

Извивается, как изрубленная ящерица.

Превращение бесславно сгнившего банана в ящерицу произошло не из-за секса. Пока Менджюн находился в лагере для военнопленных, ему приходилось видеть секс в самом неприкрытом виде. Это не была плоть. Не был свет. Не был образ. Не была теплота. Не переплетение и не слияние. Это было что-то, что выскальзывало при любой попытке схватить его. Что-то невообразимое. Самой интересной темой разговора в лагере был секс. А если не о нем, то говорили о таких ужасных вещах, что слушать было невозможно. Один солдат с Западного фронта поведал такую историю.

В разгаре лета он переходил через горный перевал и случайно обнаружил в кустах труп женщины. В этом бы не было ничего необычного, поскольку на поле битвы лежали тела и военных, и гражданских вперемежку, если бы не вид этого трупа. Между ног убитой была воткнута ветка дерева. Солдат был уверен, что это сделали американцы, так как незадолго до этого через те места проходили их части. Но как обстояло дело на самом деле, сказать трудно. Налицо был лишь факт, что подобные злодеи существуют.

Можно по-разному подходить к определению степени гнусности преступления, но нет ни одного солдата, чьи руки остались бы чистыми. Если есть такой солдат, кто может спокойно встретить и выдержать чистый вопрошающий взгляд своей матери, сестры, любимой, — покажись! Не стесняйся! Несмотря ни на что, и мать, и сестра, и любимая будут, как прежде, уважать и любить возвратившегося с войны солдата. Как это ни грустно, но приходится принимать действительность такой, какая она есть.