Площадь

Капитан сумрачно молчал. Втроем они вышли на палубу и направились в его каюту. Менджюн шел позади, разглядывая могучие плечи капитана. У самой двери в каюту он остановился.

— Господин капитан, разрешите, я зайду к вам попозже.

Тот согласно кивнул. Менджюн повернул назад и начал спускаться по лестнице. Почти у самой палубы его окликнули:

— Мистер Ли!

За ним шел Муради, держа в руке дымящуюся сигару.

Менджюн спустился на палубу и только тогда остановился и посмотрел вверх на приближавшегося Муради.

— Простите, господин Муради. Как-то все нескладно получилось.

Муради задержался на последней ступеньке и спросил, глядя сверху вниз:

— Мистер Ли, а вы не желаете сойти на берег?

Менджюн опешил от неожиданности, но через минуту пришел в себя и вник в сказанное. Он пожал протянутую руку и засмеялся:

— Откровенно говоря, пока такого желания нет. Буду очень благодарен, если в Калькутте выпьем за ваш счет.

Менджюн отправился на корму. Опершись на перила, долго смотрел на берег. Была глубокая ночь. Куда ни глянь — всюду полыхает море ярких разноцветных огней. От этого на улицах светло, как днем. Красив ночной Гонконг в гирляндах огней. Они ярче и заманчивей звезд в ночном небе. Таким волшебством веет от этой красоты, что становится вполне понятным недавнее безумство взбунтовавшихся пассажиров. «Не желаешь сойти на берег?» — спросили его. Он ответил, что нет, не желает. «Это действительно так?» Да, в самом деле, он не имеет такого желания. И совсем не потому, что неловко перед попутчиками. Ему больше нет до них никакого дела. Пусть делают, что хотят. У него голова занята другим. «Другими мыслями?» Нет, это не совсем точное выражение. Он весь напрягся. Его чуткое ухо уловило чье-то приближение. Это, должно быть, тот, кто подавал голос в темноте. Без сомнения, кто-то, ему неизвестный, вместе с ним сел на этот корабль и сопровождает его. Кто? Любопытно узнать.

Словно желая избавиться от наваждения, он вновь обратил взгляд на спящий город. Тот был как гигантский котел, доверху наполненный миллионами кипящих огоньков. Их бурление таило в себе силу, неподвластную человеческому разумению. Вспомнилось похожее зрелище. Это было куда севернее. У северных пределов огромной земли, которой принадлежит и этот порт. Вечерняя заря в маньчжурской степи, куда ему пришлось поехать вскоре после бегства на Север.

Стекла окон полыхали красным, будто охваченные пламенем. Совершенно особая, какая бывает только в Маньчжурии, вечерняя заря залила своим огнем всю Вселенную. Было душно, как при настоящем пожаре. Менджюн писал очередную корреспонденцию, которую завтра утром надо было переслать в Пхеньян. Нахлынувшее половодье огня потрясло его. Он бросил авторучку на стол, подошел к окну. Небо и землю поглотил безбрежный огненный океан. Облака, в этот час тихо дремавшие на горизонте, казались огромными кусками золотистого расплавленного стекла с краснорыжими каемками. Высокие пирамидальные тополя, растущие по обеим сторонам аллеи, которая вела к правлению корейского колхоза, выглядели понатыканными в землю пылающими метлами. Казалось, еще чуть-чуть, и все вокруг поглотит бушующий огонь зари. Необозримые кукурузные поля, протянувшиеся до горизонта, словно застыли в предсмертной агонии, охваченные огнем. Он посмотрел на свою грудь: по рубашке зайчиками прыгали огненные блики, как будто он сидел возле большого костра.

Это было настоящее вселенское огненное пиршество. И только его собственное сердце оставалось холодным. Давно уже ничто не трогало его. Давно ушел в прошлое прекрасный солнечный день, когда за городом на прогулке с компанией друзей он вдруг почувствовал присутствие Бога. Эта дорога пройдена. Его душа увяла, как увядает капустный лист, теряя свежесть и превращаясь в невзрачные серые ошметки. Никакого другого цвета, кроме пепельно-серого, не осталось. Целый год изнурительной усталости. Труден и долог путь. Надо бы остановиться, передохнуть. Нет сил идти дальше.