Пловец Снов

Сердце было не на месте. Горенов волновался, почти как тогда, когда Лена появилась на свет. Такая крошечная, хрупкая, на руки взять было страшно… Зачем он привёл её сюда? Как можно решиться завести ребёнка, ведь здесь только боль, несправедливость и никакого смысла… Вообще никакого! Ему просто неоткуда взяться. Если он отсутствовал в прошлые, благородные, напитанные искусством эпохи, по поводу чего многократно сокрушались выдающиеся предки, то глупо рассчитывать на его внезапное и чудесное появление теперь. Это как минимум было бы несправедливо! Жизни и смерти всех тех, кто ходил по планете раньше, оказались бы перечёркнутыми, а сами эти люди – несчастные пустопорожние страдальцы – были бы низведены на уровень насекомых, назойливых и вопиюще необязательных существ.

Всего век назад жизнь человека длилась вдвое меньше. Погибали от голода, войн и не таких уж фатальных по нынешним меркам болезней. Откуда у относительно благополучных современников может возникнуть какое-то преимущество перед всеми этими бедолагами с точки зрения осмысленности? С чего вдруг?! Как он, Горенов, мог почти двадцать лет назад внезапно на мгновение забыть обо всём этом и дать кому-то новую жизнь? Да не просто «кому-то», а самому любимому человеку на свете… Это точно произошло не от разума. Ничем, кроме инстинкта, не объяснишь…

Впрочем, дочь, судя по всему, устроилась и многим «давала прикурить»… Конечно, по отношению к книге ощущения были не совсем такими же, но сейчас их трудно отличить от припорошенных годами воспоминаний о Ленином рождении. На грани появления находилось другое детище, в котором многие слова и знаки препинания, по мнению самого автора, принадлежали не ему, тем самым делая текст как минимум доказательством чуда. И вот беззащитному созданию предстояло столкнуться с этим миром, привыкшим не к автору по имени Снов Снов, но к болезненно уязвлённому сочинителю детективов. Кто станет читать книгу O? Уже не во имя Честертона и Кристи, не ради Дойла и По, но для собственного детища и во благо совершенной округлости заветной литеры нужно что-то делать!

Георгий и раньше чувствовал за собой право, но теперь это уже больше походило на долг. Новый заряд непоколебимой уверенности вошёл в него вместе с обещанием Люмы. Определённо Бог создал человека вовсе не для того, чтобы тот читал бульварные романы, разгадывал кроссворды и сидел в соцсетях. Последние, по мнению Горенова, лишь приумножали уныние. У него самого имелась страница в Фейсбуке, но он туда никогда не писал, ограничиваясь ипостасью читателя. Лента новостей представляла собой поток злобствования и нескончаемую панихиду. Она постоянно информировала о том, что все чудесные, добрые и талантливые люди уже умерли, а мгновение назад, буквально сегодня, ушёл самый последний и самый лучший из них. Сначала Георгий скорбел по любимым ещё с советских времён артистам, по дорогим писателям из других городов – о петербуржцах он узнавал иными путями – по выдающимся музыкантам, легендам его детства и юности, но именно Фейсбук сделал это переживание неизбывным, бесконечным и пустым. Смерти шли одна за одной, каждая следующая будто утверждала: вот теперь уж точно всё, наверняка последний, больше никого не осталось, эпоха оборвалась. Но проходило ещё два-три дня, и костёр скорби вспыхивал с новой силой.

Социальные сети усугубляли и без того малоприятное ощущение надвигающегося конца: если у тебя действительно много «друзей», то после тридцати начинает казаться, будто смерть сжимает кольцо. Регулярно кто-нибудь из них отходит в мир иной. Но самое главное: изобретение, которое было призвано упростить и расширить арсенал человеческого общения, стало лучшей средой размножения зависти, хвастовства и безнаказанного хамства. В очередной раз люди хотели одного, а вышло совсем другое.