Пловец Снов

Прошлое представлялась Орловой чередой нелепостей, несовпадений, нестыковок. Будучи в растрёпанных чувствах, она спешила к площади Труда, размышляя о прямых и коротких волосах Георгия. Людмила Макаровна не понимала, как она могла увлечься этим человеком… писателем… моряком…

Название канала – полнейшая случайность. А может, и нет, ведь, как известно, в Петербурге немало топонимов получили имена людей, причастных к их строительству. Семён Крюков действительно вырыл эту протоку. И только-то? А ты попробуй прокопай такую в начале XVIII века, всего через несколько десятилетий после основания города. Однако, как всегда, Петербург не терпел прямолинейных объяснений и плотно драпировал их легендами. Дескать, жил да был художник Иван Никитин, один из любимцев Петра I. Он учился в Италии, мог там и осесть, но вернулся в Россию и, по сути, основал отечественную портретную школу. Хотя это произошло не сразу. Приехав из Флоренции, Никитин нищенствовал, его никто не знал, а потому не удавалось продать ни одного полотна. Тогда Меншиков с подачи царя устроил для Ивана аукцион. Петербургская знать не привыкла платить за картины большие деньги, но на мероприятие явился сам Пётр и показал пример, щедро давая сотни рублей то за одну работу, то за другую. Присутствовал там и Крюков. Заражённый азартом торговли, он перекупил у императора полотно более чем за тысячу, что по тем временам – сумма немыслимая. Ею можно было уплатить налоги за восемьсот с лишним бород или купить почти девяносто тонн хлеба. Пётр высоко оценил подобный жест, поблагодарил Семёна, хотя отметил, что, конечно, тот поступил так не из любви к искусству, но из преданности царю. Впрочем, это было даже важнее, потому монарх пообещал в благодарность назвать именем подрядчика канал, который тот прорыл.

Опять искусство… Никуда от него не деться… Когда работаешь в книжной сфере, складывается впечатление, будто задача постоянно подгоняется под ответ. Другое дело – площадь Труда. Почему так называется? Потому что на ней – дворец Труда. Прежнее название – Благовещенская – не прижилось. Какие благие вести после революции?! А уж тем более в наше время…

То ли эти мысли, то ли вид на Никольский собор с его часовней изрядно успокоили Людмилу Макаровну. По крайней мере теперь она была уверена, что не напрасно решилась сегодня прийти к Горенову. В конце концов после этого странного и болезненного визита Орлова уже не чувствовала себя такой уязвлённой и виноватой. В то же время ею овладело разочарование. Она не ожидала от Георгия столь смехотворного книжного идеализма. Он вообще серьёзно? Как ребёнок, право слово… Такому человеку было стыдно врать в лицо. А ведь она соврала…

Идея с псевдонимом казалась не совсем пустой, но даже если бы на обложке значилось: «Новая книга Георгия Горенова» – ничего страшного. Напротив, это вполне можно было обернуть на пользу детективной серии. Обернуть… Автор-оборотень.

С другой стороны, при желании Людмила Макаровна легко могла сделать так, что издание полностью сгинет, растворится, потеряется на полках магазинов и не возымеет никакого негативного влияния на бренд «Горенов». Автор бы об этом никогда не узнал, но остался бы рад и благодарен. Могла она и, напротив, помочь книге серьезно раскрутиться, а там уж – как сложится.

Люме стало стыдно. Ей не хотелось поступать несправедливо, использовав положение ради личного увлечения. Однако были серьёзные подозрения, что сейчас она ничуть не менее предвзята, оборачивая свою боль, а также непокорность воли и чувств мужчины против него самого. Ведь легче было сказать «да». Просто потому, что Гошенька недурной человек, таких мало. Кроме того, он настоящий писатель, полностью изменивший собственную жизнь, переломивший судьбу ради книг… А что, если как раз ради этой? Но вернуться и сообщить, будто она передумала, Орлова не могла. Ладно, придётся ждать выхода его следующего детектива. Ведь совсем недолго.

Увидеть любимого униженным – серьёзное испытание для чувств. От этого они могут заболеть и даже умереть. Но не тогда, когда ты отдаёшь себе отчёт, что унизила его сама. Люма уже поднималась на мост… А он-то всё равно называется Благовещенским… Был Николаевским, был Лейтенанта Шмидта, но никогда не бывал мостом Труда.

11

Если бы Орлова всё-таки решила вернуться в квартиру Горенова, она могла бы разбить ногу об оторванный дверной косяк, споткнуться о перевёрнутый табурет или – того хуже – наступить на острые стёкла обескураженных от несправедливой расправы тарелок, чашек, стаканов…

Георгию и прежде случалось бить посуду. Звон напрасного разрушения, а также следующие за ним чувство неловкости и стыд за горячность безотказно помогали взять себя в руки. Надежда хорошо это знала, потому дорогой утвари у них не водилось. Горенов сохранял подобную традицию до сих пор, считая кухонные принадлежности расходным материалом. То ли в шутку, то ли в память о прошлом он называл это «бить склянки».