Пловец Снов

В пьяном виде ему хватало кокнуть небольшую рюмку или блюдце, чтобы достичь необходимого эффекта. На трезвую же голову тарелки летели целыми охапками. В данный момент по полу была рассыпана существенная часть всей имевшейся посуды. Георгий решил остановиться исключительно потому, что облегчение не наступало.

При этом самого Горенова дома не было. Где его искать? Нам уже известно несколько мест, куда он мог отправиться. В издательство? Незачем, раз Люма сама недавно была здесь. К Надежде на «Елизаровскую»? Возможно, но тоже непонятно почему – вчера виделись. Пригласил куда-то Вику или сам поехал к ней в магазин? Сегодня она не работала, хотя Георгий этого не знал, поскольку совсем не думал о ней сейчас.

Ему нужно было просто пройтись. По Петербургу необходимо ходить. Пусть нет никаких важных дел, ничего существенного. Выйти подстричься, купить хлеб или обувь, выгулять детей или собак, встретиться или расстаться с женщиной. Хотя бы ради того, что, в сущности, не имеет никакого смысла, беспрестанно повторяясь и превращаясь в рутину. Нужно шагать и шагать, чтобы потом однажды вдруг оглянуться назад и почувствовать, будто город населён тобой и знакомыми тебе людьми, а сам ты наполнен городом.

Порой важно блуждать, не имея вообще никаких конкретных задач, даже самых мелких целей и предопределённых маршрутов. Потому в любой непонятной ситуации Горенов выходил на улицу и шёл. Прогулка помогала осознать происходящее, решить проблему, найти ответы. Впрочем, если рассчитывать на это, то блуждание уже трудно назвать бесцельным.

В данный момент Георгий чувствовал себя слишком скверно, чтобы не рассчитывать. Ему казалось, будто он умирает. Это, конечно, было сугубо литературной склонностью к преувеличениям, однако именно потому ноги сами понесли его на север. Внезапно вмешался разум, который сегодня ещё неоднократно понадобится: Люма живёт на Васильевском острове, а значит, идёт в этом же направлении. Встречаться очень не хотелось, и Горенов резко повернул на Садовую улицу, далее зашагал к площади Тургенева, спокойствие которой ему всегда было ближе, чем шумная суета и галдёж площади Льва Толстого. Удивительно, почему одного город запечатлел с именем, а другого без? Хотя действительно названия «площадь Ивана Тургенева» и «площадь Толстого» теряли существенную долю шарма.

Иногда подсказка приходила быстро, хватало буквально четверти часа, но зачастую требовалось расхаживать очень долго. Раньше Георгий полагал, будто Петербург создан для радостных прогулок в тумане, для поцелуев под дождём. Что, шагая по мостам, так приятно вдыхать влажный аромат веков и ловить порывы ветра с помощью изящного зонтика. Что все встречные здесь вежливы и начитанны, а откуда-то постоянно доносится лёгкая музыка… Но нет, это не Латинская Америка, тут не играют в классики. Теперь Горенова уже никто не смог бы переубедить: этот город подходит только для того, чтобы спать или плясать на улице в красном домино.

А может, и в далёких странах вроде Аргентины, Колумбии, Перу, Чили, Мексики и Бразилии тоже всё иначе? Книги часто лукавят. Вот Брэдбери написал про какую-то бабочку, раздавив которую некто изменил будущее. Абсурд! Не то что насекомые, настоящие люди рождаются и умирают, рождаются и умирают… Талантливейшие, прекрасные авторы! И никакого эффекта… Будто человека никогда и не было вовсе.

Нужно спасать! Кого? Всех! Бездействие невозможно! Невыносимо! «Невыносимо» – от слова «Нева»? Откладывать тоже нельзя. Никакого «потом» не будет!

Георгий двинулся дальше. Идти сразу до набережной? Пожалуй, нет. Он свернул к дому Погодина. Вот тут-то уж точно жил самый настоящий Грибоедов, тому имеется множество подтверждений. Квартировал на первом этаже и декабрист Одо́евский, но этот факт Горенову известен не был. Да везде вокруг обитали декабристы.

Значит, «издательство не станет браться за такой проект»… Слово-то какое… В нём есть что-то от эмбриона, но совсем нет ничего человеческого. «Книга» – звучит гуманистически, а «проект» – понятие угловатое, холодное. Пусть и крепкое, монументально-архитектурное, но пугающее, блеклое, черно-белое, без благородной сепии лет.