По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

Поскольку работы Бодлера о По в общем и целом хорошо известны в научном мире (хотя для России это утверждение нуждается в существенной поправке, связанной как с сомнительным качеством существующих переводов, так и с отсутствием в русском корпусе нескольких важных текстов, посвященных Бодлером американскому писателю), тогда как статьи Барбе д’Оревильи довольно редко привлекаются для характеристики особенностей восприятия По во французской литературе XIX века[606], представляется целесообразным выстроить нашу работу в следующем порядке: во-первых, нам важно представить общелитературный и персональный контекст, в рамках которого Барбе д’Оревильи заинтересовался творчеством По, равно как выделить и проиллюстрировать основные моменты его видения «американского гения»; во-вторых, необходимо реконструировать те направления в восприятии американского поэта, по которым открыто и скрыто пикировались или просто противостояли друг другу два французских писателя; в-третьих, воссоздав литературные портреты автора «Ворона», нарисованные соответственно в статьях Барбе д’Оревильи и в работах Бодлера, любопытно было бы в свете этих зарисовок заново взглянуть на набросок рассуждения о методе По, который Достоевский оставил в своем предисловии.

Нога в ногу с лордом Байроном

Выходец из нормандского дворянства, ревностный католик, автор ряда романов и новелл религиозно-мистического содержания, яркий журналист и непримиримый публицист консервативного направления, плодовитый литературный критик, Жюль Амадей Барбе д’Оревильи запечатлел в огромной критической галерее «Творения и люди» (1860 – 1888, посмертные серии очерков – вплоть до 1908 г., всего 26 томов) целую культурную эпоху, выделяясь среди современников необычайно стойким пристрастием к туманному Альбиону[607]

. С младых лет Барбе д’Оревильи старался быть завзятым англоманом, всю многолетнюю и многотрудную литературную жизнь пребывал правоверным байронистом, снискав себе славу непререкаемого мэтра теории и практики дендизма[608]. Действительно, напечатанный в 1845 г. тиражом в 30 экземпляров небольшой этюд «О дендизме и Джордже Браммеле», в последующих изданиях значительно расширенный, стал визитной карточкой писателя и настоящим учебником «элегантной жизни» для нескольких поколений европейской золотой молодежи, искавшей во внешнем аристократизме и афишируемой праздности способ уклониться от обязательной трудовой повинности победившего капитализма.

Байрон был для молодого Барбе д’Оревильи не просто образцом для подражания в жизни и творчестве; он проник в самую плоть и кровь французского писателя, судившего классиков и современников по способности поставить себя и красоту превыше всего, во всяком случае, выше своего времени и своих современников, которую считал главным достоинством автора «Дон Жуана». Приходится думать, что французский писатель почти не преувеличивал, когда писал 7 ноября 1844 г. ближайшему конфиденту:

Возможно, я один во Франции знаю все, что было написано этим человеком, вплоть до последней запятой. Имею смелость думать, что я знаю Байрона до самых небрежных, самых что ни на есть малолитературных его строк и понимаю при этом его нравственную природу вплоть до тончайших фибр самого его существа[609]

.

Для Барбе д’Оревильи фигура Байрона стала своего рода «витальным мифом»[610], в стихии которого он мог – как мысленно, так и публично – преодолевать или вытеснять сокровенные личные затруднения, связанные с острым сознанием собственного физического несовершенства, неуместности в кругу добропорядочного семейства, нежелания быть продолжателем старинного рода: все эти «не», равно как целый ряд других им подобных, составляли сложную конфигурацию радикального нонконформизма, в рамках которого воззрения французского писателя складывались в решительно реакционную позицию в отношении доминирующих тенденций современной литературной ситуации.