По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

Лафкадио Хирн все же остался иностранцем, внесшим случайный и эфемерный вклад в американскую литературу; к тому же он покинул Штаты в самом начале 1890-х. Единственная серьезная попытка «рекрутировать» По в культуру «сиреневого десятилетия» была предпринята Амброзом Бирсом (1842 – 1914). Бирс, как и Хирн, был сформирован предыдущей эпохой; но для калифорнийских богемно-декадентских кругов этот писатель старшего поколения сыграл ту же роль, что Бодлер для французских «про́клятых поэтов», декадентов и символистов. Бирс обосновался в Калифорнии с 1875 г. Некоторое время он был председателем старейшего в Америке сан-францисского «Клуба богемы» (основан в 1872 г.) и участником действ в легендарном поместье Bohemian Grove[757]. К середине 1880-х гг. он завоевывает почет и даже становится объектом поклонения в литературных кругах и как журналист, и как писатель. Будучи рубежной фигурой, связующей поздний американский романтизм и культуру 1890 – 1900-х, Бирс и в творчестве, и в жизнестроении создал модель, на которую ориентировались «свободные художники» следующего поколения. Участие в Гражданской войне, долгие поиски своего пути и смена профессий, неуживчивый, сложный и свободолюбивый характер, наконец, загадочное исчезновение в революционной Мексике – жизненный путь Бирса давал обильную пищу для мифологизации и создания биографической легенды. Легко заметить черты сходства биографии Бирса и По: тяжелые и конфликтные отношения с родителями, военное училище, карьера журналиста, прославившегося язвительными фельетонами, резкими беспощадными суждениями. Что касается творчества, близость еще более очевидна: и в тематике, и в характерной мрачности колорита, в обращении к готической традиции и предпочтении жанра новеллы.

И все же Бирс – дитя уже иной эпохи, и его отличие от По не менее показательно, чем сходство. Ученик Бирса поэт Джордж Стерлинг, «король калифорнийской богемы» (ставший прототипом Бриссендена в «Мартине Идене» Лондона), так определяет сходство и отличие По и Бирса в предисловии к изданию собрания сочинений Бирса (1926)[758]:

Вероятно, величайший страшный рассказ в нашей литературе – «Падение дома Ашеров» По. Но, без сомнения, по пятам за ним следует дюжина рассказов Бирса… В них есть что-то суровое и несгибаемое, так что По рядом с ними кажется детской литературой… Бирс сумел сделать их менее фантастическими, но не менее запоминающимися. Его рассказы не стремятся произвести странный и жуткий эффект, здесь нет саванов и гниющих трупов, которые остаются в памяти после чтения По… Трагедии Бирса не носят замогильного характера[759].

Действительно, у Бирса практически «срезан» мистический план: за очень редким исключением все таинственные и загадочные явления в итоге получают рационалистическое объяснение («Человек и змея», «Глаза пантеры», «Страж мертвеца»). Немногочисленные мистические рассказы («Житель Каркозы», «Смерть Хэлпина Фрейзера», «Психологическое кораблекрушение», «Кувшин сиропа») воспринимаются как стилизация или даже пародия на новеллы По и ужасы «неистового романтизма». Если в новеллах По намечена тема обращения к загадочным и парадоксальным проявлениям душевной жизни («Черный кот», «Сердце-обличитель»), то в новеллистике Бирса мы уже наблюдаем складывание психологизма нового типа, выводящего в ХХ век. Это интерес к сфере бессознательного, к аффектам (прежде всего страху), к измененным состояниям психики (околосмертный опыт), к связи сексуальности и смерти. Шедевры Бирса – «Случай на мосту через Совиный ручей», «Чикамога», «Убит под Ресакой» – проблемно-тематически и стилистически предвосхищают модернистскую психологическую прозу, причем в различных ее вариантах – от Фолкнера («Совиный ручей») до Хемингуэя («Чикамога»). Неслучайно Г.Л. Менкен отмечал близость военной прозы Бирса и творчества потерянного поколения[760].