По чунским порогам

Разочарованные, мы повернули обратно, но, сделав всего лишь несколько шагов, тут же отскочили назад. От вершины лиственницы, к которой впритык был построен наш балаган, отделился и поднялся узкий и острый язычок голубого пламени, и в тот же миг над нею разрослась ветвистая молния. В следующий момент я прикрыл ладонями глаза и втянул голову в плечи — так больно отдался в ушах сухой резкий треск. А когда вновь овладел собой, увидел, что лиственница, дымясь, стоит, расколотая надвое от вершины и до самого комля широкой трещиной, и в трещине бегают ленты огня. Еще сыплются сверху плоские чешуйки коры, и мелкие сучья, и хвоя. Балаган обрушился, словно сверху на него, как в детской сказочке, сел «Медведь — всех вас давишь».

— А ес-ли бы м-мы не уш-шли? — заикаясь, спросил Миша. — В-вот было бы дело!

— Молния бьет только в дубы, — безжалостно сказал я. — Если ты теперь считаешь иначе, назови мне литературный источник.

— М-мы с-сами напишем его… Давай налаживать балаган, только подальше от лиственниц.

И мы, опасливо поглядывая на горящее дерево, стали подходить к нему.

ВОТ И КОСТИНА!

Утром нас разбудила копалуха с выводком. По валежине она дошла до нашего балагана и только тут, разглядев диковинку, напуганная, с клохтаньем взлетела на дерево. Вокруг расселись копалята.

Услышав сквозь сон этот звук, я вскочил и схватился за двустволку. Встретился первый случай проявить свою охотничью сноровку и стрелковое мастерство.

Солнце било мне прямо в глаза. Где-то в вершине сосны, как раз в лучах солнца, клохтала копалуха. Ослепленный ярким светом, я щурился, моргал и ничего не мог разглядеть.

— Стреляй же, ну, стреляй, — торопил меня Миша, тоже ошалело хлопая глазами, — стреляй скорее! Улетит!

— Куда стрелять? Не вижу я ничего.

— Да вот она, вот она, дай-ка мне ружье…

Я оттолкнул его, направил ствол в черное пятно и выстрелил.

— Сидит! Сидит! Стреляй еще!

Я выпалил вторично. Копалуха с шумом слетела с дерева… Но с другого дерева. За ней стайкой запорхали копалята…

Гнилой сучок я буквально раздробил картечью…

С утеса порог сегодня казался не страшным. Можно было, не боясь никаких «последствий», просто проплыть под утесом и так миновать самый трудный отрезок пути. Но не спускать же лодку опять на блоках обратно!

Было жаль попусту царапать днище лодки о камни, в изобилии усыпавшие бор. Мы вырубили две гибкие жердинки, установили на них, как на полозья, лодку, впряглись и потащили к нижнему концу утеса, где обрывистый берег переходил в отлогий спуск к реке. Навстречу нам попался мальчишка лет девяти, без шапки, — волосы разметались, как осока на кочке, — измазанный сажей, в рубашонке без пояса и закатанных выше колена штанишках. Однако характер у него оказался крутой.

— Эй, вы кто такие? — спросил он начальственно и почесал левой пяткой икру правой ноги.

— А ты кто такой?

— Я? Кузьма Рокотов.

— А по должности?

— Тятя сельисполнитель.

— А ты?

— Корова вчера у нас потерялась… А ну, показывайте, что у вас в лодке!

Дело принимало плохой оборот. Кузьма Рокотов определенно подозревал нас в краже коровы.

— Вот что, — сказал я ему сурово, — коровы твоей в лодке у нас нет. А сам ты, между прочим, очень похож на такого…

— Да вы что это! — перепугался он. — Меня кто здесь не знает!

— А мы вот не знаем! Откуда ты?

— С Солнечного. Поселок такой будет впереди, над порогом…

— Путаешь! — сказал я. — Никаких порогов тут больше нет. А впереди будет деревня Костина.

— Так это где! Это еще не скоро! Сначала «Солнечный» порог, потом «Тонской» порог, а потом уже Костина.

— Как, до Костиной впереди еще два порога?!

— А то как?

— Не врешь?

— Не вру.

Право, пороги появлялись на нашем пути, как грибы в мокрое лето: и густо, и в большом количестве, и везде, где придется…

— Ну что же, коли так — оправдался… А четверо парней здесь не проходили?

— Нет, не проходили.

— А кто же здесь тогда такие газеты читает? — я подозвал Кузьму ближе, достал из кармана и показал ему газету.

Кузьма выхватил ее, подозрения его снова усилились.

— Наша. Мой тятя выписывает. Откуда взяли?

— Э… э… — я так и поперхнулся, — а почему он выписывает «Красноярский рабочий»?

— Любит читать. Он четыре газеты выписывает.

— Ну, ладно, тогда иди.

Он пошел. Однако сделал крюк по лесу и все время из-за деревьев следил за нами, пока мы спускали лодку к реке.

Так верхний залавок был обойден, но впереди оставался еще один, особенно крутой и каменистый.

Спуститься на бечеве в этот залавок было нельзя: гряда камней простиралась чуть не до середины реки. И мы договорились испробовать новый метод: буксир.