По дорогам

Я понял, что больше ничего не произойдет. Что ждать больше нечего. Что так и будут идти неделя за неделей, время превратится в медленную череду лет, более или менее занятых планами, желаниями, увлечениями, будут вечера, более или менее богатые жизнью. И дни, то прожитые ярко, с фантазией и блеском, дни, как говорится, наполненные, как мишень, нашпигованная пулями. То, наоборот, невольно спущенные на тормозах, перетекающие в слишком ранний вечер. Брошенные нами от чрезмерной усталости или забот. Потерянные. Потраченные впустую, без всякого драйва, без просвета, без настоящего запала. Дни без вдохновения, малодушно отданные рано наставшему вечеру, сумеркам, ночи, несмотря на все наши старания отсрочить свое поражение, и тогда мы, смирившись, бредем в кровать, обещая себе, что завтра будем хитрее – более изобретательными, более деятельными, более живыми.

Автостопщик умолк. Открылись стеклянные двери. Вошел мужчина с мальчиком, прошагал к кассе. Я взглянул на свой телефон: мы уже два с лишним часа сидели как пришитые за этим высоким столом с сумкой автостопщика под ногами. Я подумал, что люди вокруг сменились уже раз десять.

И вдруг я понял странную вещь: надо было нам приехать сюда, добраться до этого узкого столика в кафетерии на заправке, чтобы поговорить так, как не говорили никогда.

Я спросил, не пора ли ему двигать. Темнеет рано, в пять уже ни хрена не видно.

Он посмотрел на меня.

Хочешь, чтоб я поскорее свалил.

Я о тебе беспокоюсь. Если ты собираешься быть в Нормандии сегодня к вечеру, то туда еще ехать и ехать.

Он улыбнулся.

Сейчас тронусь. Не волнуйся.

Он натянул перчатки. Шапку. Поднял сумку. Мы вышли.

Откуда начнешь?

С того одинокого типа с кодом 75[5]. Явно мой клиент.

Мы обнялись. Я пожелал ему счастливого пути. Он вынул из сумки пачку листков в картонной папке, порылся в своих табличках, заранее написанных черным фломастером крупными буквами, по большей части покоробившихся от дождей, использованных уже раз по двадцать, с истрепанными углами. Вытащил табличку ОСЕР.

Прямо так сразу Осер? Ты уверен?

Осер – это еще скромненько. Мы ж в Лансоне, ты чего.

Он помахал табличкой перед припаркованными рядом машинами.

75-й со смехом покачал головой. Остальные водители тоже.

Удачи! Оставляю тебя.

Перед тем как расстаться, я вытащил телефон.

Для Мари. Стой спокойно.

Я сделал снимок и тут же отправил.

Я оглянулся еще раз или два, пока шел к машине. Автостопщик подошел к курильщику перед входом. Потом двинулся к машинам на заправке, улыбаясь и размахивая табличкой.

Отъезжая, я видел, как он наклонился к окну пожилой дамы. Кивнул ей: да, подходит. Я посмотрел, как он торопливо обогнул машину, маленький черный “поло” с кодом 95[6]. Открыл правую переднюю дверь, сел, держа сумку на коленях, нащупал ремень и набросил на плечо.

Я медленно проехал мимо еще стоявшего “поло”. Сквозь поднятое стекло увидел, как автостопщик улыбнулся мне счастливой улыбкой и беззвучно произнес: Париж. Я поднял большой палец в знак восхищения, дружески помахал хозяйке автомобиля. Заметил тяжелые золотые серьги у нее в ушах, лицо с подтяжками, высокий розовый воротник. Я бы на такую гроша ломаного не поставил.

“Поло” исчез из зеркала заднего вида. Вся зона отдыха растаяла. Я посмотрел на пустое сиденье рядом. Увидел под ним забытую автостопщиком папку. Продолжая рулить, наклонился и взял ее. Открыл. Внутри были таблички. БУРЖ. КЛЕРМОН. ЛИЛЛЬ. ВЬЕН. ЛЕ-МАН. ОСТРОВ РЕ. БАЙОННА. КАРЕ. БЕЗАНСОН.

Я подумал о своем тексте, об этой чертовой “Тоске пароходов”. О холстах, стоявших у меня на третьем этаже безликого дома в маленьком городе Н. Об этих долбаных холстах, над которыми корпел уже не первый месяц.

Я включил радио, настроил на “Франс-Кюльтюр”, потом переключил на “Франс-Интер”, потом на 3DFM.

Выключил.

Мне стало одиноко.

17

Люди делятся на две категории: те, что уезжают, и те, что остаются.

Приехав в Н., я припарковался у маленькой площади. Увидел, что дверная решетка открыта, понял, что Мари дома. Я постучал. Она вышла открыть. Я рассказал ей про старушенцию в розовом свитере, как автостопщик кивнул ей и сел в маленький “поло”.

Он не сказал, когда вернется? – спросила она.

Я покачал головой.

Мне через три дня надо быть в Париже. Естественно, ему плевать. После него хоть потоп. Через три дня я должна ехать, это назначено полгода назад. И как быть?

Я могу остаться с Агустином, если хочешь.

Она раздраженно отмахнулась.

Посмотрим. Спасибо.

В ней появилась какая-то резкость. Ее взгляд избегал меня.

Сделаю тебе кофе. Мне некогда пить с тобой, извини, зашиваюсь.

Не дожидаясь ответа, она налила мне горячий кофе в чашку, поставила дымящуюся чашку на стол, ушла наверх.

Посиди, если хочешь. Мне это не мешает.

Я пил маленькими глотками свой кофе, глядя в окно на сад. И удивлялся, что розовые кусты продолжают цвести все теми же белыми розами так долго. Сполоснул чашку. Поставил ее у раковины. Ушел, закрыв за собой дверь.

На улице было холодно.