По эту сторону зла

— Тут есть еще несколько интересных подробностей. С лица Фридриха успели снять посмертную маску. Конечно, это была затея Гарри Кесслера. Вот что он сам об этом написал: «Мне захотелось запечатлеть его образ для вечности. Его лицо выглядит истощенным, хотя его роскошные усы, покрытые изморозью седины, скрывают гримасу боли в складках у рта. И я решил срочно снять его посмертную маску. Пока не поздно». Это еще не все! — Савелий нашел нужное место в статье. — Вот тут, почитайте. Ваша Лиззи весьма красноречива. Покончив с описанием похорон, она в заключение приводит стихи брата, посвященные лично ей:

Связь сестры с братом сильнее всех золотых цепей.

— Какая лгунья! Много лет я была свидетелем ее сложных отношений с Фридрихом, и уверена — никогда таких стихов он ей не писал и не мог написать. Скорее, он написал бы что-нибудь столь страстное вашей Лу в тот короткий миг, когда потерял голову от любви к ней. Кстати, она была на похоронах?

— Ей сейчас не до похорон.

— Не до похорон Фридриха? Она же на нем имя себе сделала!

— У нее сейчас дела поважней имени — великая любовь.

— Какая у нее может быть любовь? Вы же лучше других знаете, что она снежная королева с ледяным сердцем.

— Мали, вы все перепутали — ледяное сердце было не у снежной королевы, а у тех, кого она поцеловала.

— То есть не у Лу Саломе, а у вас, милый Савелий. А сейчас ваше ледяное сердце полыхает от ревности из-за ее великой любви. Кто же этот счастливец?

— Этот счастливец — юный, никому не известный поэт Райнер Мария Рильке, на двадцать лет ее моложе.

— Никому не известный, говорите? Помяните мое слово — скоро он станет всемирно знаменитым. Лу Саломе с неизвестными не водится.

— Как это не водится? — возмутился Савелий. — А я?

— А вы, мой дорогой Савелий, — засмеялась сквозь слезы Мальвида, — наверно, и есть ее истинная любовь!

Петра

Лу узнала о смерти Фридриха, только когда вернулась из России в Германию, да и то не сразу. После разрыва с Райнером она провела неделю у брата в Финляндии, а потом поехала не в Берлин к Карлу, а в Вену к доктору Земеку по фамилии Пенельс. Земек был ее давним другом и лечащим врачом. Что заставило ее поспешить в Вену — уж не была ли она и вправду беременна? Тем более что именно доктор Земек поставил Райнеру страшный диагноз, предрекающий ему в конце жизни полное безумие. И дал ей понять, что болезнь эта передается по наследству детям. Так что он не мог ей отказать в прерывании беременности, тем более что он, как и все ее друзья, был влюблен в нее по уши.

Вскоре они стали любовниками, и Лу прожила с ним в Вене несколько спокойных лет. Их мирный быт нарушал только нескончаемый поток душераздирающих писем Райнера, написанных в надежде вернуть любовь отвергнувшей его возлюбленной мамочки. Он рыдал и молил о милости, но мамочка была непреклонна.

«Меня мучает страх, страх жизни, а еще больше — страх страха. Он растет во мне, как опухоль, как чудовищный монстр, и нет мне от него спасения. Если бы мы могли встретиться! Встреча с тобой — моя единственная надежда. Мне кажется иногда, что только ты связываешь меня с человечеством, оно поворачивается ко мне лицом только через тебя, а без тебя я для него не существую».

Но Лу не хотела с ним встречаться, она от него устала. Ей хорошо было с Земеком, она показывала ему письма Райнера, и он находил в этих письмах подтверждение своего диагноза. Это пугало ее.

Не исключено, что Земек преувеличивал признаки растущего безумия Райнера, чтобы Лу не вздумала пожалеть его и решиться на встречу с ним. Он не забыл, какой эротической была любовь Лу с Райнером, и не хотел ее повторения.

Лу

Савелий хорошо помнил дорогу к дому Лу, хотя провожал ее со станции очень давно, еще до ее загадочного романа с молодым поэтом. Он подошел к застекленной террасе и попытался заглянуть внутрь. Навстречу его взгляду с той стороны прижалась к стеклу лукавая детская мордочка в ореоле золотых волос. На секунду прижалась и скрылась где-то внизу. Савелий постучал в стекло, но мордочка на стук не отозвалась. Тогда он толкнул дверь, та отворилась без сопротивления. Он неслышно проскользнул внутрь и застыл в изумлении — из комнаты на коленках выползла Лу и стала заглядывать под кресло, выкрикивая: «Я сейчас тебя найду и съем!»

Из-под кресла колокольчиком рассыпался счастливый детский визг, и между резных ножек выглянула та самая лукавая мордочка, шепеляво повторяя: «Я тебя шъем».