По грибы. Рассказы

Чёрные дрозды не ограничиваются определённым набором коленец, они замечательно и вдохновенно импровизируют; умеют и подражать – за это их называют пересмешниками. Голос у чёрных дроздов необыкновенный, его звучание часто сравнивают с флейтовым. Сравнение хорошее, но формальное, ведь никогда не перепутаешь живой голос певца с «голосом» металлического (пусть и серебряного) инструмента. Чёрный дрозд обладает тембром волнующим, чистейшим, шёлковым, влажным, переливающимся слезой, – и моё сердце, несомненно, принадлежит ему. Днём дрозды почти не поют – во всяком случае, не слишком стараются. А вечером, и особенно на рассвете, можно услышать их великолепное соло.

Есть у меня в запасе одна замечательная история о чёрном дрозде.

***

Дом наш стоит в лесу, и окна в нём днём и ночью нараспашку. Каждое утро, перед восходом, начинают громко, на весь лес, распеваться дрозды, да и вся остальная птичья мелочь принимается цвыкать, посвистывать, крутить скрипучие колёсики, трещать, верещать: все радуются, что ночь кончается. Весь оркестр в сборе – доброе и прекрасное чудо! И вот однажды слышу сквозь сон, что в эту симфонию вклинился необычайно сильный голос: пел дрозд, да так пел, что все остальные птахи рядом приумолкли и заслушались. Голос певца был редкой силы и красоты, насыщенный необыкновенными виртуозными нюансами. Пел он, не останавливаясь, долго, уверенно и самозабвенно – как могут петь только великие вокалисты! Я лежала у окна и слушала. Сон слетел прочь, и душа моя расплавилась – даже слёзы выступили. Потом певец замолк, и через некоторое время его голос зазвучал в отдалении, потом ещё дальше, – но даже ослабленный расстоянием он выделялся среди всех.

Дрозд прилетал к нашему дому каждое утро. Не поверите, но я ждала его, и каждый раз старалась проснуться ко времени. И он никогда не подводил. Про себя я называла его Карузо, да и как ещё назвать? Один раз я даже пыталась разбудить мужа (как мы с ним договаривались), чтобы он разделил мои восторги, но он добросовестно мычал сквозь сон и тут же снова отключался. Пел Карузо и среди дня, но коротко: или пробуя голос, или оттачивая какую-нибудь одну фразу, – как бы репетируя. И я, как истинная поклонница, сразу узнавала его.

Однажды, после обеда, мыла я посуду на крыльце. Чтобы дело лучше спорилось, я настроила радио на музыкальную волну. Одна за другой звучали хорошие мелодии, скрашивая мне скучную работу. Когда я расправилась с посудой – запел Адриано Челентано мою любимую «Confessa». Я скинула фартук, сделала звук громче и уселась в кресло слушать и наслаждаться. Когда песня закончилась, я выключила приёмник, но неожиданно с ближайшей сосны зазвучала (я не поверила своим ушам!) целая музыкальная фраза из песни Челентано, повторяясь раз за разом. Да ведь это Карузо! Оценил чутким ухом невидимого конкурента и ответил: мол, я тоже так могу!

К июлю утренний птичий оркестр стал заметно редеть, а скоро и совсем распался. Все нормальные дрозды завершили сезон, сменив пение на сварливый цокот, обращённый к выросшим, но продолжающим держаться поблизости детям, уча их уму-разуму. Карузо же продолжал петь чуть ли не до осени – не мог без этого; правда, со временем пел уже не так длинно и самозабвенно, постепенно укорачивая свои заметно погрустневшие рулады. Слушателей не стало – разлетелись кто куда, примолкли. А как петь в пустоту? Начав свою арию, он неожиданно, на «полуслове», её обрывал. Перелетая с места на место, делал ещё несколько попыток, видно, искал сочувствующих и, не найдя, вовсе прекращал это занятие. А потом незаметно и совсем пропал: осень наступила, все птицы по очереди собирались в стаи и улетали в тёплые края, улетел со своими сородичами и мой кумир. На следующий год он не вернулся к нам, я бы его по голосу из тысячи узнала.

Великие таланты не часто рождаются, но я всё-таки не теряю надежду, что как-нибудь появится в наших местах новый Карузо…

Мартовские сюрпризы на берегу Ладоги

Поехала я однажды в марте по неотложному делу на дачу, хотя обычно до майских праздников мы там не появляемся. Добиралась на электричке, а потом ещё семь километров пешком по раскатанной обледеневшей дороге, вдоль замёрзшей Ладоги.

Зима уже отступила, и погода была мягкая, оттепельная; временами через жёлтые ажурные облака грело по-настоящему весеннее солнце. Я шла по узкой неровной полоске чёрного асфальта, протаявшей в ледяной колее. Стояла удивительная для городского уха тишина: никакие звуки, кроме изредка хрупающей под ногами ледяной крошки, не нарушали её. Отвалы снега на обочинах уже потемнели и засахарились, хваткие мартовские лучи горячей гребёнкой успели прожечь в них косые щели. Но Ладога, раскинувшаяся до горизонта справа от дороги, ещё светилась первозданной белизной, и только у прибрежных тёмных валунов снег просел, напитавшись талой водой.