По ком звонит колокол

– Точно, – сказала Пилар. – Лицо у него было серым из-за больного сердца, и цыгане говорили, что он приносит смерть, но что он же может смахнуть ее своим плащом, как пыль со стола. И хоть он не цыган, но смерть Хоселито, когда тот выступал в Талавере, учуял. Правда, я ума не приложу, как он мог ее учуять поверх запаха мансанильи, который должен был все перешибать. Бланкет потом рассказывал об этом не очень уверенно, и те, кто слушал его, заявили, что все это выдумки, якобы то, что ударило в нос Бланкету, было не чем иным, как запахом пота из подмышек Хосе, пропитанным той жизнью, которую он вел тогда. Но потом это опять случилось, с Маноло Гранеро, и на этот раз Хуан Луис де ла Роса тоже учуял запах. Конечно, Хуан Луис был не слишком уважаемым человеком, к тому же большим бабником, но в том, что касалось работы, нюх имел безошибочный. Зато Бланкет был серьезным, очень спокойным и абсолютно неспособным врать. Так вот, говорю тебе: я почуяла запах смерти, исходивший от твоего товарища, который побывал здесь.

– Не верю я в это, – упрямился Роберт Джордан. – К тому же ты сказала, что Бланкет учуял запах только перед выходом на арену, перед началом боя. А ваша с Кашкиным здешняя акция по подрыву поезда прошла успешно. Он в ней не погиб. Почему же ты тогда учуяла смерть?

– Это ко времени не имеет никакого отношения, – объяснила Пилар. – От Игнасио Санчеса Мехиаса в его последний сезон так несло смертью, что многие отказывались сидеть с ним в кафе за одним столом. Все цыгане это знали.

– После смерти человека сочиняют много таких легенд, – возразил Роберт Джордан. – Все знали, что Санчеса Мехиаса рано или поздно ждет cornada[93], потому что он потерял форму, потому что стиль у него стал тяжелым и рискованным, потому что у него пропали сила и легкость в ногах, и реакция стала не та, что прежде.

– Конечно, все это правда, – сказала Пилар. – Но все цыгане знали, что от него пахнет смертью, и когда он входил в «Вилла Роса», можно было видеть, что такие люди, как Рикардо и Фелипе Гонсалес, смывались оттуда через маленькую дверь позади бара.

– Может, они были должны ему денег? – сказал Роберт Джордан.

– Может, – ответила Пилар. – Очень может быть. Но все равно запах они чуяли, и все это знали.

– То, что она говорит, правда, Inglés, – сказал цыган Рафаэль. – У нас это всем известно.

– Не верю я во все это, – упрямо сказал Роберт Джордан.

– Послушай, Inglés, – начал Ансельмо. – Я против всего этого колдовства. Но Пилар славится тем, что сильна в таких делах.

– А чем пахнет смерть? – спросил Фернандо. – Какой у нее запах? Раз запах есть, то это должен быть какой-то определенный запах.

– Хочешь знать, Фернандито? – Пилар улыбнулась ему. – Думаешь, сумеешь его унюхать?

– Если он действительно существует, почему бы мне не чуять его так же, как чуют другие?

– И впрямь, почему бы нет? – Пилар явно насмехалась над ним, сложив на коленях свои большие руки. – Ты когда-нибудь плавал на пароходе, Фернандо?

– Нет. И желания не имею.

– Ну, тогда ты и не узнаешь этого запаха. Потому что корабль – это и запах, который возникает во время шторма, когда иллюминаторы задраены. Приложи нос к медной ручке наглухо задраенного иллюминатора на корабле, который волны швыряют так, что ты чуть не теряешь сознание и в животе образуется пустота, и ты учуешь частицу этого запаха.

– Ну, значит, не учую, потому что я не собираюсь плавать на корабле, – сказал Фернандо.

– А я плавала на кораблях несколько раз, – сказала Пилар. – В Мексику и Венесуэлу.

– А что там еще в этом запахе? – спросил Роберт Джордан.

Пилар насмешливо посмотрела на него, с гордостью вспоминая свои морские путешествия.

– Хочешь знать, Inglés? Ну, слушай. И учись. Поплавав на корабле, ты должен будешь рано утром спуститься в Мадриде к Толедскому мосту, туда, где находится matadero[94]; встань на мостовой, мокрой от тумана, сползающего с Мансанареса, и жди старух, которые приходят туда перед рассветом пить кровь забитых животных. Когда такая старуха выйдет с бойни, закутанная в шаль, с серым лицом, пустым взглядом, со старческой порослью на подбородке и щеках белого, как воск, лица, торчащей будто побеги из проросшей горошины, не сплошной щетинкой, а бледными пучками на омертвелом лице, обними ее крепко, Inglés, прижми к себе и поцелуй в губы, вот тогда ты узнаешь, какая она, другая частица этого запаха.

– Фу, даже аппетит пропал, – сказал цыган. – Эти пучки волос… Это уж слишком.

– Будешь слушать дальше? – спросила Пилар Роберта Джордана.

– Конечно, – ответил он. – Учиться так учиться.

– Меня тошнит от этих старушечьих волос на лице, – сказал цыган. – Пилар, почему они вырастают у старух? У нас ведь такого не бывает.

– Ну конечно, не бывает, – насмешливо сказала ему Пилар. – Это только у нас, старух, которые в молодости были такими стройными, если не считать постоянного пуза, знака мужней милости, который каждая цыганка всегда гордо несет впереди себя…

– Не говори так, – сказал Рафаэль. – Это обидно.